Его вопрос отшатнул сразу нескольких таксеров, зато вытолкнул вперед одного, худого, глазастого, щетинистого.
— Бир? Водка? — переспросил водила и позвал его за собой сразу всеми руками, подмигивая, причмокивая и чуть ли не присвистывая.
Машина напоминала советскую «шестерку». Пахло точно как от «шестерки» — пыльными перинами, в которых завернуто промасленное железо.
Они сделали зигзаг по городу и встали возле какого-то неприметного ларька с грязным стеклом и невидимым продавцом в глубине. Из ларька пахло землей и сыростью — словно там был лаз, в который можно было сбежать при появлении полиции.
В ларьке нашлось все, что нужно.
Он купил себе тонкогорлую водку, впридачу самый темный бир и попросил таксиста отвезти его на большую ярмарку.
Вскрыл булькающее стекло еще в салоне; таксист запротестовал, но он не послушал.
Слушать стал после того, как отпил отовсюду помногу. Таксист говорил, что если пить на улице, то придет полиция и посадит в тюрьму надолго — как вора или убийцу.
— Щас, — ответил он. Зажав обе бутылки меж коленей, расплатился двумя мятыми бумажками, накидав из кармана попутной мелочи на задние сиденья, и полез прочь: сначала на асфальт выставил бутылки, а потом оказался весь в солнышке сам.
Оказывается, в нетрезвом состоянии жара переносится гораздо легче. Главное, все время догоняться, не сбавляя градусов.
На ярмарку он вошел в облаке благости. Здесь торговали сначала платками и бусами, потом ситарами и гитарами, затем текстами писчей братии — причем братия сама стерегла свои книги, завистливо и заботливо оглядывая прохожих в тайной надежде, что те попросят сочинение с дарственной надписью.
Он и сам был таким. Но сейчас просто шел вперед.
В детстве у него был ручной калейдоскоп в форме подзорной трубы: смотришь в нее, проворачивая по кругу, и там меняются разноцветные многоугольные узоры. Сейчас он будто двигался в этих узорах и сам был частью узора — самой яркой, естественно.
Он остановился возле глазастой, с черной, густой косою девушки — большие серьги в виде колец, белая шея, строгий пиджак — даже в нем была понятна ее большая, острая грудь.
Ноги ее показались чуть тоньше, чем ему бы хотелось, и колени чуть костистее, чем надо, — но в любом случае юбка ей шла, и шпильки подчеркивали, что мы имеем дело с достойной особью.
Она явно была неместной — местные так не позволяли себе одеваться; но и не русской тоже — нос с горбинкой, длинные скулы, большой рот — все это выдавало другую породу; даже язык показался какого-то непривычного, животного оттенка. Таким языком можно вылизывать, например, волчьих щенков. И самого волка тоже можно.