«Не может быть, — рассуждал он сам с собой, — чтобы со временем все не убедились в моей честности». Он старался забыть прошлое, пройти мимо него, внушал себе, что ничего не произошло, и мечтал о лучшем будущем, уже представляя его себе как наяву.
В тюрьме, где он просидел несколько дней, ему сотни раз приходила в голову мысль убить погубившего его человека, и он досадовал, что недостаточно силен, чтобы поступить так, как хотелось: сделать это с полным самообладанием, не убивать сразу, а медленно мучить и полуживым довести до виселицы. А теперь он спрашивал себя: «Зачем мне это? Все равно не поправишь того, что совершилось».
— А ну его, грешного… — сказал Гицэ, когда через некоторое время Ликэ Сэмэдэу снова появился в корчме.
Ана же радушно встретила человека, который так хорошо говорил на суде и своей рассудительностью спас ее мужа от опасности.
Поговорив с Гицэ около часа, Ликэ снял свой широкий кушак, набитый деньгами, и высыпал их на стол.
Охваченный неудержимой яростью, Гицэ сурово посмотрел ему в лицо.
— Чьи они? — спросил он, подчеркивая каждое слово. — Арендатора или барыни?
Он думал, что Ликэ вздрогнет при этих словах, но, к своему стыду, увидел, что тот лишь засмеялся ему в лицо и спокойно ответил:
— И те и другие. Как вор я взял у тебя деньги, как вор и возвращаю.
— А что, если кто-нибудь поймает меня с ними?
— Кто тебя поймает? Деньги всегда останутся деньгами, а ты — корчмарем, у тебя бывают разные люди, — что тебе дали, то ты и берешь.
— А что, если я тебя выдам?
— Этого я не боюсь, — ответил Ликэ.
Гицэ встал, выдвинул ящик стола и, положив в него деньги, снова запер.
— Вот теперь ты поступаешь как разумный человек, — проговорил Ликэ. — Какая бы польза тебе была, если бы ты сказал судье то, чего он и слышать от тебя не хотел. По моему суждению, ни одному человеку не прожить только своим умом, ни тебе, ни кому другому. А глупцы пусть себе отсиживаются в тюрьмах. Те дурни думали, что я доверюсь людям, которых еще не вполне прибрал к рукам, что они смогут повредить мне, если вместе с Рэуцем утащат штук сто свиней из моего стада. Ну, уж теперь-то они ничего не утащат!
Гицэ вздохнул. Этот человек поражал его своей проницательностью в злых делах, и корчмарь почувствовал облегчение, убедившись, что несправедливость законов является все-таки отражением сурового гнева господня.
— А что у тебя было с той женщиной? — спросил Гицэ.
— То же, что с тобой, — холодно ответил Ликэ. — Я поймал ее на том, что она оказалась падкой на золото и драгоценные камни, и дал ей их продать. Она могла это сделать, не вызывая подозрений, но женщина всегда останется женщиной, и она чуть не выдала меня: ей стало жалко продавать цепочку, которая, как видно, особенно пришлась ей по вкусу.