Годфруа был оскорблён, но и глазом не моргнул. Не в первый раз ему приходилось сносить подобные унижения.
— Доброй ночи, монсеньёр! — сказал он.
Оставшись один, Карл опустился в высокое кресло перед камином и загляделся на языки огня, лизавшие дубовые поленья.
Странные фигуры возникали в недрах пламени. То казалось, что бушуют пожары, то появлялось расшитое золотом пурпурное королевское одеяние. Карл прищурил глаза, словно желая увидеть в этой игре света и тени знамение судьбы. Пламя вытянулось и, извиваясь как змея, заволокло королевскую мантию. Карл вздрогнул. Быть может, пред ним прошли причудливые извивы его судьбы?
— Вздор! — сказал он. — Мне страшен только один человек, дофин Карл, и я должен убрать его с пути, как зловонную жабу.
Он вдруг заметил, что говорит вслух. Встав, он прошёлся по комнате и прильнул горячим лбом к оконному стеклу. Счастливый час уже недалёк. Рано или поздно Марсель предложит ему власть.
Карл позвонил в серебряный колокольчик, украшенный его гербом.
В дверях показался домоправитель мессир Эрбо, моргая, как сокол, с которого сняли колпачок. Он происходил из захудалого дворянского рода и долго состоял конюшим[30] у матери Карла, Жанны Французской. Дослужившись до седин, он приобрёл спесь, свойственную людям из свиты высокопоставленных лиц, и на всё смотрел глазами своего господина.
— Монсеньёр…
— Проверил ли ты, Эрбо, как обстоят дела с ужином?
— Монсеньёр в этом убедится.
— Надеюсь, дичь и рыба будут самого лучшего качества?
— В этом монсеньёр может не сомневаться. Дичь и паштеты готовит сам Робер Будриссан, а ведь это лучший повар во всём королевстве. Но теперь не те времена. Теперь в Париже даже при королевском дворе не такой стол, какой был круглый год у вашего отца, монсеньёра д’Эвре, в его герцогстве Нормандском.
«Вот чёртов болтун! — подумал Карл. — Мелет, а у самого слюнки текут!»
В нетерпении он щёлкнул пальцами.
— А как насчёт вин, Эрбо?
— Приготовлены самые лучшие, монсеньёр: анжуйские и бургундские.
— Пусть шестеро слуг с факелами в руках освещают вход, а стража, в парадной форме, выстроится от входа до большого зала, где будет накрыт стол. Прикажите разостлать самые пышные сирийские ковры и поставить самую дорогую серебряную посуду с выгравированным гербом, которую мне завещал покойный Филипп д’Эвре.
— Но ведь подобный приём оказывают только королям и принцам крови, монсеньёр!
— Чёрт возьми, Эрбо, перестаньте мне противоречить! Поймите, что Марсель и горожане стоят теперь большего, чем король и принцы. Это они распоряжаются короной.
* * *