Эта душевная щедрость должна была породить два образа неслыханной красоты, лучший из которых затмил бы мечты поэтов.
Скульпторы с радостью приняли предложение тирана. Все последующие дни их рабы слышали неутомимый стук молотков. Калос и Мусид скрывали свою работу от всех остальных, но отнюдь не друг от друга. Ничьи иные глаза, кроме их собственных, не созерцали божественные фигуры, которые от сотворения мира были сокрыты в грубых глыбах, а сейчас высвобождались силой их гения. Как и прежде, по вечерам Мусид посещал пиры в Тегии, а Калос бродил в одиночестве по оливковой роще. Но с течением времени в неизменно веселом и жизнерадостном Мусиде стали проявляться признаки уныния. Люди принялись гадать о причинах столь угнетенного состояния человека, у которого есть блестящая возможность завоевать своим искусством величайшую награду. Прошло немало месяцев, но кислое выражение лица Мусида так и не сменилось признаками нетерпеливого, азартного ожидания, которое столь естественно должно было появиться в подобном случае.
Но вот однажды Мусид рассказал о болезни Калоса, и всем стала понятна его печаль, поскольку глубокое и чистое взаимное влечение двух скульпторов было общеизвестно.
Тогда многие принялись навещать Калоса и, действительно, все как один отмечали его странную бледность. Но при этом было в нем и выражение счастливой безмятежности, что делало его взгляд более загадочным, чем взгляд Мусида. Мусид же был охвачен непередаваемым волнением и, пожелав самостоятельно кормить и ухаживать за своим другом, удалил от него всех рабов.
Сокрытые тяжелыми занавесями, стояли две незаконченные фигуры. В последнее время к ним редко прикасались резцы больного и его преданного брата.
А Калос продолжал слабеть, несмотря на помощь озадаченных врачей и нежную заботу своего друга. Все чаще просил он, чтобы его перенесли в возлюбленную им рощу. Там он просил оставить его в одиночестве, как если бы желал побеседовать с чем-то невидимым. Мусид безропотно выполнял все просьбы Калоса, хотя глаза его и наполнялись слезами при мысли, что брат его больще печется о нимфах и дриадах, чем о себе самом.
Наконец, настал день, когда Калос заговорил о смерти. Рыдающий Мусид пообещал ему изваять памятник более восхитительный, чем знаменитый склеп Мазолуса. Но Калос попросил его не говорить более о мраморных красотах. Лишь одно желание преследовало умирающего чтобы в изголовье его гроба положили веточки, обломленные по его указанию с нескольких олив из рощи. Однажды ночью, сидя в одиночестве во тьме оливковой рощи, Калос скончался.