В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз,
В одиноком огне искушенных Любовями губ
Отражается август-бродяга, и кто-то из нас
Неуверенно ждет, потому что любим, но не люб.
Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит?
Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит,
Выдирая корявые корни с тоской из песка
Там, где чья-то струна в безнадежной отваге звенит,
И гниющее море отравлено плещет у скал.
И дельфины на берег бросаются, словно на дот.
И дельфины на берег бросаются, словно на дот,
Умирая достойно, но все же о море скорбя.
За обещанной вещью построится завтра народ,
А рентгены сегодня ему лейкоциты дробят.
Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?
Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?
Ты, наверное, снова партнера сменила себе.
Злые стрелы Эрота летят в окровавленный бок.
Не достали до сердца… Что ж, лакуна будет в судьбе.
И красивая мать постареет на девичий век.
И красивая мать постареет на девичий век.
Будет нянчить ребенка и внуком его называть…
Я-то знаю, в кого вырастает потом человек —
Обучают умеющих плакать отлично стрелять.
Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов.
Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов,
В нищете оставляя неверных измотанных жен…
Я не вижу на плоской земле ни друзей, ни врагов,
Хоть до малой дождинки окружающий мир отражен
В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз.
Когда в покинутый мой дом
ворвется мокрый листопад,
уснуть с гитарою вдвоем
последним сном я буду рад.
Я, неуживчивый с любой
и неуступчивый с любым,
кто нес, как тяжкий крест, любовь
под небом ярко-голубым.
Бродяга, грешник и поэт,
умевший в жизни лишь одно —
любить друзей прошедших лет.
Еще – хорошее вино.
Еще, конечно, ровно три
я знал аккорда наизусть
и в пекло утренней зари
швырял тоску свою и грусть.
Когда ж под вечер уставал
от беготни, от суеты,
гитару нежно в руки брал
и пел про поздние цветы.
Я пел во мраке и во зле
про женщин, осень и печаль…
И если б снова жизнь начать,
я стал бы кленом на земле.
Чтоб корни жадно грызли грунт,
и крона небо берегла,
и чтоб с ветвей, как с верных струн,
сорваться кривда не смогла;
и в час, когда умрет мой друг,
охапку огненной листвы
швырнуть, как яростный испуг,
в дом, полный тесной пустоты.
Когда в покинутый мой дом
ворвется мокрый листопад…
Третий день тепло, третий день тепло,
осень юная постучит в стекло,
не спеша войдет в нашу комнату…
С кем здесь, милая, не знакома ты?
Вот поэт сидит – он в тебя влюблен.
Вот художник спит – он вином пленен.
Вот мой сын гремит погремушкою.
Вот и я с женой, как с подружкою.
Проходи, садись, будь сыта-пьяна,