— Харви, — сказал он, — наш лучший обозреватель. Все посетители хотят взглянуть на него.
Он сел в кресло, предложенное Харрингтоном.
— Мистер Уайт, — продолжал он, — шлет вам свои лучшие пожелания.
— Очень любезно с его стороны. Поблагодарите его от моего имени. Я уже столько лет с ним не виделся.
И, подумав об этом, он вспомнил, что виделся с Престоном Уайтом только один раз — около двадцати лет назад. В то время этот человек произвел на него большое впечатление — сильный, самоуверенный, точное отражение журнала, который он издавал.
— Несколько недель назад, — продолжал Леонард, — я разговаривал с другим вашим другом. Сенатором Джонсоном Энрайтом.
Харрингтон кивнул.
— Я знаю сенатора много лет и всегда им восхищался. Вероятно, вам это может показаться притяжением противоположностей. Но мы с сенатором не так уж не похожи.
— Он глубоко уважает вас.
— А я — его. Но этот вопрос о назначении его государственным секретарем! Я затрудняюсь…
— Да?
— О, он вполне подходящий человек, — заверил Харрингтон. — Исключительно честный, упорный. То, что нам нужно. Но есть некоторые соображения…
Леонард выглядел удивленным.
— Конечно, вы не…
Харрингтон устало махнул рукой.
— Нет, мистер Леонард. Я смотрю на это лишь с точки зрения человека, который всю жизнь отдал служению обществу. И я знаю, что Джонсон несомненно, думает о назначении с чувством близким к ужасу. Бывали не раз моменты в прошлом; когда он готов был подать в отставку, и его удерживало только чувство долга.
— Человек не может просто так отвергнуть возможность возглавить управление государством, — заметил Леонард. — К тому же на прошлой неделе Харви заявил, что сенатор примет этот пост.
— Да, я знаю, — сказал Харрингтон. — Я читал его статью.
Леонард перешел к делу.
— Не хочу отнимать у вас слишком много времени, — сказал он. — Я уже собрал кое-какие материалы.
— О, ничего, — улыбнулся Харрингтон. — Я в вашем полном распоряжении. Мне совершенно нечего делать сегодня вечером — до ужина с матерью.
Леонард слегка поднял брови.
— Ваша мать еще жива?
— Для своих восьмидесяти трех она еще очень жива, — с гордостью сказал Харрингтон. — В стиле матерей Уистлера. Спокойна и прекрасна.
— Вы счастливы. Моя мать умерла, когда я был совсем молод.
— Мне жаль это слышать, — сказал Харрингтон. — Моя мать — настоящая леди до кончиков пальцев. Сейчас таких немного. Я очень многим ей обязан. Возможно, больше всего я горжусь тем, что написал обо мне ваш редактор Седрик Мэдисон несколько лет назад. Я отправил ему благодарственное письмо и все собирался с ним увидеться, но так и не удалось. А встретиться хотелось бы.