На этих клочках суши, этих исключениях из правил геологии, сделанных посреди моря на благо человекообразным, было совершено множество ошибок. Их нетронутая райская растительность, скрытая от глаз богов, способствовала нарушению правил и осквернению творения. Первой в этом виновата Ева. Но теперь она расплачивалась за то давнее преступление — Ева или Жаклин Клиссо, не все ли равно. Змея мутировала и превратилась в дракона.
Было почти девять утра воскресенья, 15 марта, и над этим проклятым островом все так же стояла завеса воды. Пальмы на краю пляжа качались, как опахала в руках взволнованного слуги. Жара и влага забивали Гаррисону нос, и одним из первых его приказаний было включить кондиционеры. Он наверняка простудится, потому что его одежда еще не просохла после ливня, который встретил их тут при приземлении восемь часов назад, но по сравнению со всем остальным это пустяки.
Засунув руки в карманы, глядя на этот пейзаж и раздумывая об островах, грехах и мертвых Евах, Гаррисон произнес:
— Тех двоих, что входили в зал, пришлось накачать успокоительными. Это закаленные солдаты, привыкшие видеть разное… Что в этом такого особенного, профессор? — Он повернулся к Бланесу, сидевшему у пыльного стола. Бланес смотрел в пол и не притронулся к предложенному ему Гаррисоном стакану воды. — Ведь это не просто изуродованные тела, не так ли? Это не просто засохшая кровь на стенах и потолке…
— Это Воздействие, — пустым, бездушным голосом, которым отвечал и на все предыдущие вопросы, проговорил Бланес. — Преступления Зигзага — это как бы сцены из прошлого. Они производят Воздействие…
Какое-то время Гаррисон просто кивал.
— Тогда понятно. — Он отошел от окна и снова прошелся по столовой. — И это… может привести к тому, что… мы меняемся?
— Не понял.
— Что… — Гаррисон едва шевелил мышцами, необходимыми для процесса речи. Его лицо походило на напудренную маску, — …мы начинаем делать или думать что-то странное…
— Думаю, да. Сознание Зигзага каким-то образом всех нас заражает, потому что взаимодействует с нашим настоящим…
Нас заражает. Гаррисон не хотел смотреть на сидевшую там Элису, дышавшую, как дикий зверь, в этой прилипшей к туловищу маечке и обрезанных на уровне паха джинсах, ее смуглая кожа маслянисто блестела от пота, угольно-черные волосы были взлохмачены.
Он не хотел на нее смотреть, потому что не хотел утратить контроль над собой. Связь была очень тонкой: если он долго или достаточно долго смотрел на нее, он был способен на все. Но делать пока он ничего не хотел. Он должен сохранять благоразумие. Пока профессор еще может сказать или сделать что-то важное, он будет сохранять спокойствие.