, законы физики тоже могли измениться. Так что я не знаю, какие законы действуют сейчас. Но мне нужно это знать, потому что только в них
правда.После долгой паузы до нее как бы издалека донесся голос Картера:
— Вы что, думаете, что то, что нас окружает… нереально? Думаете, что я тоже нереален, что с минуты на минуту я исчезну, что я ваш сон?
Элиса не ответила. Она не знала, что сказать. Вдруг бывший солдат встал с места и исчез за углом здания. Вскоре он вернулся и, ни слова не говоря, швырнул на песок какой-то предмет. Она посмотрела на него — часы со стрелками.
— Они остановились, — сказал Картер. — Это часы вашего приятеля, я вспомнил, как он говорил, что они механические… Но они тоже остановились в десять часов и одну минуту. Может, от удара, когда он упал на пол… Блин… — Он приблизился к Элисе и яростно зашептал ей на ухо: — Как вам еще доказать?.. Как вам доказать, что я реален, барышня? Мне приходит на ум пара вариантов, которые… пожалуй, подтвердят это, не оставив места для сомнений… А? А?
И тут она услышала нечто такое, что заставило ее окаменеть.
Плач.
Она неподвижно слушала, как плачет Картер. Присутствовать при этом было ужасно. Ей подумалось, что ему это тоже должно казаться ужасным. Он отдавался на волю слезам, точно это был какой-то спиртной напиток, бутылка, которую он хотел опорожнить до конца. Она увидела, как он удаляется по песку: плотная фигура, очерченная белыми линиями, тонкими мазками лунного света.
— Я вас ненавижу… — выговорил Картер в промежутке между слезами. Внезапно он принялся кричать: — Я всех вас ненавижу, ученые долбанутые! Я хочу жить! Дайте мне спокойно пожить!
Провожая Картера взглядом, Элиса наконец смежила веки и погрузилась в сон, как в обморок.
Разбудивший ее шум доносился от калитки: она увидела, как Картер направляется к пляжу, неся какой-то груз. Уже рассвело, было попрохладнее, но она была укрыта походным одеялом. Похоже, бывший солдат хотел продемонстрировать ей свою заботу, и, вспомнив про его ночной плач, Элиса почему-то почувствовала угрызения совести.
Она откинула одеяло и встала, но чуть не закричала, когда боль в бедре сообщила ей, что тоже проснулась вместе с ней и собиралась сопровождать ее столько, сколько это будет нужно. Она не знала, в каком состоянии находится ее рана, — наверняка оно хуже, чем раньше. Так или иначе, она не хотела об этом знать. Внезапное головокружение вынудило ее опереться на стену. Она чувствовала жестокий, безудержный голод.
В тусклом свете начинающегося дня она побрела к корпусам. Солнце представляло собой компактную точку на горизонте, и самые плотные облака сдвинулись к югу, обнажив с каждой минутой все более голубеющее небо. Но, судя по всему, было еще очень рано.