Философ (Келлерман) - страница 62

чужаком, но угрозой – настоящей или воображаемой, взбаламученному рассудку это без разницы, – вогнало меня в панику. Альма наказывала меня. За что? Что я такого сделал? Уязвил ее гордость, проявив заботу о ее здоровье? Именно из-за этого все и происходит? Они, видите ли, беседовали обо мне. С какой стати? О чем тут можно беседовать? И я имею право знать контекст, верно? Да и не походило оно на беседу. На насмешку оно походило, вот на что, и на неприкрытый намек: он явился, чтобы выжить меня отсюда. Все кончено. Меня ждет улица. Прекрасному сну пришел конец. Стиснув зубы, я вытащил мою рукопись и начал прикидывать, сколько пройдет времени, прежде чем она прикажет мне убраться на все четыре стороны. Надо бы уложиться прямо сейчас и тихо уйти, избавив всех от неприятной сцены…

Я постоял в коридоре, подслушивая, ни слова не разобрал, однако услышал смех, частые всплески смеха, и душу мою обжег гнев. Чем, господи помилуй, типчик вроде него мог развеселить женщину вроде нее, разве что сморозил несусветную глупость, от которой она поневоле расхохоталась – над ним? Но нет. Она рассмеялась снова – и не над ним, а с ним вместе. Он тоже смеялся – легко, уверенно, торжествующе. Значит, это наказание, решил я. И, вернувшись в комнату, стал ждать, когда они распрощаются.

Часы пробили четыре, потом пять, потом шесть.

В половине седьмого я постучал в дверь библиотеки и объявил, что должен уйти.

– О, – произнесла Альма. – Как жаль. Я надеялась, что мы пообедаем все вместе.

– У меня назначена встреча. Извините.

– Вы ничего о ней не говорили.

– Вылетело из головы.

Альма вгляделась в меня. Думаю, она поняла, что я вру.

– Очень хорошо. Но прежде, чем вы уйдете…

Она сунула руку в карман кофты, достала маленькую чековую книжку с обложкой из синего кожзаменителя. Обычно Альма держала ее наверху, в своей комнате – с собой не носила. Что же все-таки происходит? Он просил у нее денег? Я взглянул на него, он смотрел в сторону.

– Мистер Гейст. – Альма помахала в воздухе чеком, а я внезапно понял смысл того, что мы обращаемся друг к другу со словами «мистер» и «мисс». В этом не было ласки или лукавой шутливости. Альма стремилась провести между нами черту. И если я до сих пор это не уяснил, так винить мне, кроме себя, некого.

Я пробормотал слова благодарности, взял чек.

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала Альма. – Приятного вам обеда.

Вечер был тихий, я слонялся по окружающим Гарвард-сквер кирпичным каньонам, надеясь, что людская толпа подействует на меня, как белый шум, заглушит обиду, которая, как я виновато понимал, превосходила силой все прочие мои чувства. У станции электрички толклась компания подростков: дети подземелья, пригородное хулиганье с английскими булавками в ушах и вызывающими улыбками, которые свидетельствовали о годах очень не дешевой работы дантистов. Подростки необъяснимым образом напомнили мне Эрика, и я, развернувшись, пошел к «Выгону», понаблюдал за игравшими там в софтбол студентами. После чего ощутил себя скорее жалким, чем разгневанным. Ей-богу, думал я, пора бы тебе и повзрослеть. Этой женщине восемьдесят лет. Она заслужила право принимать кого захочет, а уж родственника тем более. И, судя по абрису его лица, родственника кровного. Сестра Альмы была старше нее, поэтому трудно поверить, что он и вправду племянник. Внучатый, скорее всего, а это означает, что, называя его «племянником», Альма норовит подчеркнуть особую свою близость к нему. И что, разве она не имеет на это права? Не мне решать, к кому ей следует питать расположение. Хочет разговаривать с ним, пусть хоть целый день разговаривает. Не мое это дело. И главное: никто же ни словом не обмолвился о том, что меня следует выгнать из дома. А все мои трепыхания говорят только о том, что я не считаю мое положение надежным, – и ни о чем больше.