— Заложи карету, — приказал Гай. — Мы с тобой покатаемся.
Ральф замотал гочовой.
— Сударь, вы знаете, я не могу. Ваша сестра запретила…
Гай шагнул к нему.
— Кто здесь хозяин, Ральф? Ты или я?
— Вы, сударь.
— В таком случае, — сказал Гай с тихой угрозой, — ты должен делать то, что я велю. Разве нет?
Позади Ральфа лошадь вскидывала голову, пытаясь сбросить узду. Кучер крепко зажал повод в одной руке и сказал с отчаянием:
— Сударь, сударь, я же отвечаю перед вашей сестрой!
— Отвечаешь перед ней? — Гай ударил кулаком по косяку двери. — Ну, так ты не просто ответишь. Я знаю твой секрет, Ральф, и если ты посмеешь перечить мне, его узнает и Августа. И тебя вышвырнут на улицу клянчить подаяния, как следовало бы сделать три года назад.
Большая лошадь стихла, и Ральф словно съежился в ее тени.
— Я все равно окажусь на улице, — прошептал он, — если отвезу вас в город.
Гай скрестил руки на груди и наклонил голову набок, глядя на дрожащего кучера.
— Послушай, Ральф, — сказал он неожиданно примирительным тоном. — Моя сестра любит меня. Она тебя простит, если я попрошу, как было раньше.
Ральф пробормотал:
— Я едва избежал побоев, когда возил вас прежде.
— Ах, Ральф, Ральф, никаких побоев не будет, обещаю тебе! Сделай это для меня в самый последний раз.
Изуродованный шрамом кучер все еще боялся. Он сказал неуверенно:
— Ну, если в самый последний раз…
— Не тревожься, — успокоил его Гай, потрепав по плечу, — не беспокойся. В самый последний! — Он улыбнулся, но его глаза лихорадочно блестели.
В другой части дома Вильям Карлайн целовал теплую плоть Августы и утомлял ее наслаждением, пока бархатная нешелохнутость летнего вечера собирала все звуки в тишину.
Потом Августа медленно провела пальцами вверх и вниз по шелковистым мышцам его спины и тихо вскрикнула, как часто бывало, прикоснувшись к грубой зазубренности шрамов, избороздивших его кожу.
Ротье пытался излечить Карлайна от немоты. Он объяснил, что источник всех болезней — физических ли, душевных ли — заключен в нервной системе, и, следовательно, воздействие на позвоночник может оказаться благотворным. Но Августа нашла свой способ примирить Карлайна с его несчастьем, так как он, казалось, был вполне доволен молчать в ее постели. Теперь он лежал нагой в ее объятиях, а она поглаживала шрамы на его спине.
— Как могли они так поступить с тобой? — прошептала она. — Как они могли?
Карлайн взял ее руку в свою и снова занялся с ней любовью.
Потом она накинула свободный шелковый пеньюар и продолжала лежать, полупогруженная в свои грезы. Карлайн оделся и поднялся на крышу со своим телескопом и пачкой бумаги, чтобы в сосредоточенном безмолвии наблюдать изменения в яркости беты Лиры высоко на востоке.