Зальце наполнялось. Но Присс поглядывала через плечо туда, где сидел он, и заметила, что ему словно бы не по себе. Он налил вино в стакан, но, казалось, почти к нему не притронулся. А просто сидел безмолвный и одинокий среди густого табачного дыма и хриплого хохота других посетителей. Время от времени, заметила она, он проводил рукой по глазам, будто свет сальных свечей их раздражал.
Когда он заказывал вино, Присс сразу обратила внимание на его голос. Он говорил со странным выговором, и она не сомневалась, что он один из тех французов, которых Джош не терпел. А в Лондоне сейчас их, бесспорно, было много. Нельзя по улице пройти, не услышав их лопотания. Присс их жалела, изгнанных из родной страны за то, что они были богаты или благородного происхождения; ужас такой, казни эти и убийства по ту сторону Пролива.
Всего пару ночей назад какой-то заезжий вошел к ним, держа большой деревянный ящик, сулящий им испробовать ужасы Парижа. Во всяком случае, так сказал наводящим дрожь голосом его хозяин Присс и всем остальным, когда они столпились вокруг него в сладостном предвкушении. И правда, крышка ящика откинулась, открыв зловещую, похожую на виселицу раму примерно двух футов в высоту, к верху которой было подвешено тяжелое лезвие.
Жестом балаганщика приезжий достал из кармана тонкую восковую свечку и положил ее у основания рамы под прямым углом к ней, затем отодвинул задвижку сбоку. Лезвие, утяжеленное свинцом, упало с треском, свечка была очень чисто разрублена пополам, а Присс и остальные закричали и захлопали в ладоши в смешении восторга и ужаса. Приезжий повторил ту же штуку с куском сыра, оставшимся на чьей-то тарелке. И ухмыльнулся до ушей.
— Изготовлена военнопленным с понтона на Темзе, — объявил он с гордостью. — Модель гильотины, леди и джентльмены. Ее этот пленный своими глазами видел, потому как в Париже родился и вырос. Он мне сказал, что видел, как французский король лишился головы под этим страхолюдным инструментом. Смерть, сказал он мне, очень быстрая, леди и джентльмены, но крови, ох крови… — И тут ему пришлось умолкнуть — подошел Джош Уиткомб и вышвырнул его вон вместе с гильотиной.
Присс знала от Джоша, что есть два сорта французов, один хуже другого. Одни — республиканские дьяволы, убийцы своего короля и главари жуткой парижской черни, которая теперь армиями оборванцев бесчинствовала по всей Европе, круша своих врагов, как говорили, голыми руками и зубами, если никакого оружия под рукой не оказывалось. А другой сорт — роялисты, прежде знатные и богатые, а теперь вынужденные, поджав хвосты, удирать в Англию без ничего, кроме одежды, в какой были. Вот уж беда-то, подумала Присс, но Джош Уиткомб к ним явно никакой жалости не испытывал. Он сказал, что всем французам, сбежавшим в Лондон, следовало бы вернуться к себе на родину и сражаться с чудовищами в красных колпаках, которые убили их короля и королеву, а не ждать, чтоб их грязную работу за них другие сделали.