Опустевшие блюда снова и снова наполнялись дичью, креветками, и крабами, сочными кусками мяса. Голые руки плыли вокруг старика, утонувшего в глубоком старом кресле, роскошно инкрустированном, покрытом замысловатой резьбой. Он улавливал аромат надушенных женщин, смотрел на их округлые декольте, на сбритую тайну подмышек, на отягченные брильянтами мочки ушей, на белые шеи и тонкие талии, от которых взметывались волны шелка, золотой парчи, тафты; вдыхал знакомый запах лаванды и дымящих сигарет, губной помады и пудры, женских туфель и пролитого коньяка, дурного пищеварения и лака для ногтей.
Он поднял бокал и встал; слуга дал ему в руку поводки — псы не расставались с ним весь остаток вечера. Стали провозглашаться новогодние тосты. Бокалы разбивались об пол, а руки обменивались нежными или крепкими пожатиями, вздымались вверх во славу празднества истекшего времени, этого погребения, этого сожжения памяти; во славу новых всходов на почве, удобренной прошлогодними делами… — оркестр в это время исполнял традиционный прощальный вальс «Ласточки», — делами, словами и людьми, умершими вместе с прошлым годом; во славу продления жизни этих ста мужчин и женщин, которые сейчас ни о чем друг друга не спрашивали, а лишь говорили — иногда просто влажными взглядами, — что нельзя упускать время, настоящее время, искусственно продленное в эту минуту вспышкой ракет и звоном колоколов.
Лилия робко погладила ему шею, как бы прося прощения. Он-то знал, конечно, что много разных побуждений, много мелких желаний надо подавить, чтобы иметь возможность в один какой-то момент насладиться полным счастьем, не давая другому ничего, — и она должна быть ему благодарна. Так надо было понимать его невнятное бормотание.
Когда скрипки в зале снова заиграли «Бедный люд Парижа», она с обычной гримаской взяла его под руку, но Он отрицательно качнул белой головой и, сопровождаемый псами, пошел к креслу, где намеревался провести Остаток ночи, глядя на танцующих… Он неплохо развлечется, разглядывая физиономии — фальшивые, сладкие, лукавые, ехидные, тупые, умные, — думая о судьбе, о судьбе их всех и о своей собственной… Лица, тела свободных, как и Он, людей успокаивают его… Эти люди, скользящие в танце по натертому полу под сверкающими канделябрами, побуждают его освободиться от воспоминаний, постараться изгнать воспоминания… заставляют вовсю использовать это двуединство… свободу и власть… Он не один… с ним танцующие… От этой мысли тепло разливается по телу, становится приятнее на душе… Черный карнавальный эскорт могущественной старости, седовласого, подагрического, согбенного существа… Эхо не сходящей с губ хриплой усмешки, которая отражается в запавших зеленых глазах… Короткие родословные, как и у него… иногда еще более короткие… Кружатся и кружатся… Он их знает… промышленники… коммерсанты… шакалы… лизоблюды… биржевики… министры… депутаты… журналисты… жены… невесты… куртизанки… любовницы… Кружатся обрывки фраз… отдельные слова вместе с плывущими парами: