— Ну, у него в этом большой опыт! — усмехался Михаил.
— И слава Богу! На наше счастье, что он у него был, и человек решился! А ведь собой рисковал. Вот вам и зэк! Не знаю, сумел бы я или вы сделать такое, успеть, но вряд ли! Даже по приказу. И дело не в опыте! Нужно было иметь большое желание уберечь людей от смерти, а вы его называете негодяем! Если такое услышали б те представители из Москвы или жители двух наших городов, у вас были б большие неприятности. Ведь этому человеку предлагали остаться у нас, но он избрал ваш город, назвав его своим. Видимо, на этот раз машинист сбился с пути и завез его не по адресу. Вы — свободный человек, жаль, что так и не оценили еще одну нашу с вами ценность — жизнь…
Михаил ничего не успел ответить, начальник спецчасти положил трубку на рычаг, сочтя разговор исчерпанным, а Смирнову снова не по себе стало.
«Вот и этот тоже упрекает, что не дорожу жизнью. Не своей, конечно. Кому моя нужна? Ладно Олег, теперь и Влас в лицо смеяться начнет. И зачем я, дурак, велел закрыть его в камере, да еще взять под охрану? Теперь срочно отпустить придется, да еще с извинениями. Хотя знаю, что не пройдет и года, как снова придется его отлавливать и судить. Ведь он не сможет жить без «малины». Не куда-нибудь, к Шкворню подвалил после зоны, а это о многом говорит. Они снова начнут сколачивать банду. Но попробуй возьми его. Он этот случай с досрочным освобождением как медаль будет каждому в глаза тыкать. Кто теперь осмелится арестовать его? Но сколько бед натворит, пока на воле и не пойман за руку? Нынче его не взять по подозрению», — открывает камеру и зовет Власа на выход.
Меченый не спеша встал со шконки, потянулся и, став средь камеры, рявкнул:
— Ну что, лягавый потрох, получил по самые? А ведь трехал тебе, висложопый хряк, что нельзя на меня наезжать! Иль ты думаешь, будто, отпуская, отмазался? Хрен в зубы! За беспокойство и оскорбление достоинства моей личности врубят тебе и по соплям, и по тыкве! Отморозок ты, а не следчий. Тухлая параша у тебя вместо кентеля. И сам ты — выкидыш старой потаскухи!
— Влас! Живо обратно в камеру! За оскорбление! — побагровел Смирнов.
Меченый будто не слышал, пошел к выходу, напевая блатную песню про Мурку:
…раньше ты носила фетровые боты, с коверкота шляпу на большой, а теперь ты носишь драные калоши, но зато зовешься лягашой…
Влас открыл двери милиции ногой и вышел на улицу с высоко поднятой головой. Извиняться перед ним Смирнов не стал, а через три дня начальник горотдела вызвал Михаила в кабинет. Багровея от возмущения, тряс жалобой Власа, распекал следователя целый час.