— Выходит, она как тормозок мужику?
— Лопух! Какой еще тормозок? Они тебе что, работяги? Это ж «малина», только ихняя! Разуй зенки! Вишь, всякий кент со своим положняком, с долей! Этот садок — их предел, а вон и пахан! Зырь сюда! Во, какое у него брюхо! У всех отсосал змей! Еле шевелится. А вон и баруха, свои бандерши имеются! Гля, как перед паханом метут яйцами! — хохотал Влас и, указав на стайку мальков, сказал: — Эти уже разборку устроили, свой сходняк! Зырь, шкелета зажали в тусовке. Если он от них не сорвется, замокрят падлы! Им такое отмочить как два пальца обоссать! И никто за запретку не загонит, потому что все здесь есть, кроме лягавых и стукачей!
Влас оглядел обоих условников и пошел к женщинам, балагуря на ходу.
— Ну и банда проклюнулась, ботну вам, бабоньки! Не на халяву. С моих клешней в свет возникли. Я родные молоки подмешал, оттого эта зелень хоть нынче в «малине» пахать сможет! Сплошь шныри и стопоряги! С ними не соскучишься! — приобнял Анну. — Верно трехаю? — глянул бабе в лицо.
— Тебе проще! Сидишь в дизельной, мозоли на жопе натираешь, а нам растить и пестовать молодь. Пока она вырастет и окрепнет, не раз пот прольем, — вывернулась из-под руки Власа.
Тот усмехнулся:
— Приходи ко мне! Вместе мозоли станем набивать. Клянусь волей, не пожалеешь!
— Иди, трепло! Не мешай!
— Да разве я могу мешать? Я повсюду самый полезный. Без меня нигде не обойтись: ни лечь, ни встать! — подморгнул Полине.
Та от удивления рот открыла, родным глазам не поверила. К ней не то чужие, свой мужик давно охладел и не выказывает знаков внимания. Она и сама о том забыла, что это такое «нравиться кому-то». Федор давно зовет старухой, забыв ее родное имя. О других говорить нечего. Всяк со своей бабой втихомолку мучается, о чужой да старой кто вспомнит? А этот с чего моргает? Иль ошалел от одиночества совсем?
Полина достает щипцами перевернувшегося кверху пузом малька.
— Не успели выпустить, а уж погиб, — вздыхает женщина.
— Да их тут прорва! Чего сетуешь? Лучше бы меня пожалели! Во, какой красавец средь вас погибает! Без внимания и ласки сохнет! При молоках и прочих достоинствах. В самой поре! Мне б онереститься! Да никто не хочет со мной икру отметать! — глянул на Лиду.
Та не слушала его. Внимательно осматривала садки, замеряла в них температуру воды, проверяла ее на прозрачность, осадок, примеси, содержание кислорода.
«Неужели у нее ко мне ничего не шевелится?» — не верилось Власу. Ему даже обидно стало, что старания не замечены.
— Аннушка! Давай руки согрею! Глянь, как они у тебя покраснели! — подошел к женщине.