— Берем по три запасных диска, и — на ту сторону! — хрипло скомандовал он. — Пока в капусту этих тварей гадских не порубим, не успокоюсь! Башмакин, остаешься здесь, головой за пост отвечаешь! Худаков!..
Он запнулся, словно хотел назвать еще чью-то фамилию, вспомнил, что никого не осталось больше, махнул рукой.
— Приказ ясен, орлы?
— Да как мы перейдем? — буркнул Худаков. — Стельмак ведь там…
— На цыпочках перейдем! — гаркнул Климов. — По стеночке! Со страховкой!
Худаков ничего не сказал, повернулся и отправился в арсенал за автоматными дисками.
Они перешли карниз, страхуясь веревкой, которую удерживал на «нашем» берегу Башмакин. Худаков шел первый, расчищая карниз саперной лопаткой, лейтенант за ним. Перебравшись на ту сторону, они сбросили страховочные тросы и исчезли в дымной темноте. Навсегда.
Вначале Башмакин не понял, что навсегда. Прошел час, полтора, два… Он сигналил фонарем, кричал. Стоял подолгу без движения, прислушивался. Опять сигналил. Опять кричал. Потом батарейка в фонаре сдохла. Он стрелял из автомата в темноту. Ответа не было. Вернулся в расположение, проверил связь, но телефоны молчали. Прошли, наверное, еще сутки. Повалившись на свою койку, уснул тревожным сном, проснулся — ничего не изменилось. Он сидел и соображал: что могло приключиться, какая беда, какая катастрофа, и почему никто не идет на помощь заблокированной смене? Гипотеза у него имелась всего одна, борисенковская: наверху случилась атомная война, и все погибли!
В палатках он нашел резервный фонарь, пополнил боезапас и приготовился выживать.
Первой его одолела жажда. Оцинкованный бак с водой был пуст, а в аптечке, которую каждый боец OT-79 носил с собой, имелся только маленький пузырек с каким-то раствором, он выпил его, даже не взглянув на этикетку. Стало только хуже. На вторые или третьи сутки он отправился в Зал Огненного Разлома, к куче демонтированных рельсов, отыскал там пару увесистых стальных костылей и метровый обрезок трубы. И пошел открывать двери в Бункер.
Это было очередное государственное преступление, которое каралось расстрелом. Но, во-первых, он уже нес службу у главного шлюза, а потому чувствовал себя отмеченным высоким доверием. А во-вторых, с крестьянской сметкой понял: смерть от голода, холода и жажды гораздо реальней самого сурового приговора трибунала.
Электрические замки, будучи обесточенными, отключились, иначе он бы ни за что их не открыл. Но и незапертая тяжеленная дверь поддавалась с трудом. Он подцеплял герметизирующий кант костылем, надевал на костыль трубу, используя трубу, как рычаг, наваливался всем телом… Дверь отходила на несколько сантиметров, потом костыль срывался и все начиналось сначала. Чтобы оттащить внешнюю дверь меньше, чем на метр, он потратил целый день. Через узкую щель проскользнул в шлюз. Здесь нашел красные скобы гидравлической системы аварийного открывания и, потянув, довольно легко распахнул внутренний люк, который был гораздо легче.