— Эдмунд де Пейн, — проговорил он шепотом, — благородный потомок благородных предков.
В голосе его звучала откровенная насмешка, но де Пейн не обиделся: Майель был его братом по ордену. Это был человек кровожадный и порой странный, но, судя по всему, не ведающий страха. На собрании капитула, где их судили и приговорили к наказанию, Майель громогласно доказывал свою невиновность, горячо спорил с самим владыкой Тремеле, кричал, что Великому магистру следовало бы выяснить причины, приведшие к убийству графа Раймунда, и требовал, чтобы это дело скрупулезно разобрал папский легат. Тремеле поначалу тоже кричал, спорил, а уж потом приказал им с де Пейном снять одежды и пасть ниц перед капитулом. Де Пейн повиновался, но Майель снова стал пререкаться, так что пришлось его схватить, силой раздеть, да еще и высечь гибкими прутьями. Багровые рубцы и кровоподтеки теперь уже побледнели, покрылись новой кожей, однако Майель не забыл и не простил ни порки, ни последующих унижений.
— Pax et bonum,[30] брат! — Майель наклонился, схватил кубок Эдмунда, отхлебнул из него и вернул на место. — Теперь уже недолго осталось — братья за нас вступились. Ни больше ни меньше как сам Вильям Трассел, твой большой друг и покровитель, просил за нас.
Де Пейн согласно кивнул. Трассел был живой легендой: англичанин, который присоединился к Гуго де Пейну, когда cruciferi взяли штурмом Иерусалим, где-то пятьдесят три года тому назад. Он уж давно встретил свою семьдесят пятую зиму — заслуженный воин, настоящий герой, которому орден всецело доверял и нужды которого старался удовлетворить.
— А, день добрый, брат Бейкер, брат Турифер, брат Смит, брат Кук! — Это насмешливое приветствие, разнесшееся на весь зал, Майель адресовал младшим из сержантов ордена, собравшимся на свою главную трапезу дня.
Должно быть, эти издевательские возгласы достигли ушей Великого магистра, потому что вскоре явились несколько здоровяков-сержантов. Обоих наказуемых подняли на ноги, вытолкали через сводчатый коридор на улицу, а затем потащили в «исправительный дом» за бывшей мечетью. Де Пейн поморщился, когда его обнаженные ступни коснулись раскаленных камней мостовой. Свет слепил ему глаза, а солнечный жар был подобен бушующему пламени пожара. Майель попытался превратить мучения в шутку, отплясывая жигу, что немало позабавило сержантов. Пока они пытались угомонить одного узника, другой прикрыл глаза ладонью и вгляделся в возвышавшиеся за стенами владений тамплиеров башни и колокольни Храма Гроба Господня. Здесь, вспоминал предание де Пейн, в самом сердце Иерусалима, пока