Табба в своей маленькой гримерке была уже готова к выходу. Ее лицо скрывала изящная черная в бриллиантиках маска, вокруг нее топталась Катенька, выполнявшая роль и костюмерши, и гримерши. Тут же на стуле расположился Арнольд Михайлович, придирчиво отслеживающий каждую складку на длинном черном платье артистки. Возле двери незаметной тенью присутствовал Изюмов.
— Пора! — подвел черту хозяин и поднялся. — Как бы не перегреть публику. Нажрутся, вообще ничего не заметят.
— С Богом, — белыми губами произнес Изюмов и перекрестил Таббу.
— С Богом, — кивнула она, поправила маску и вошла.
Сидевшие ближе к сцене первыми увидели «Ночную лилию», зааплодировали. К ним подключился постепенно весь зал, и вскоре аплодисменты переросли чуть ли не в овацию.
Табба, высокая, стройная, таинственная, подошла к роялю, поклонилась гостям, дала знак пианисту, и тот коснулся клавиш. Зал затих.
Свеча горит, горит душа.
Весь свет горит, не затухая.
Я умерла однажды не спеша,
Для всех постылая, для всех чужая!
Ах, обними меня покрепче, милый,
Закрой мои усталые глаза,
Как удивительно, как нежно вместе плыли,
Пока не грянула военная гроза.
Голос Таббы, низкий, глубокий, волнующий, расплылся по всему залу, сковал сидящих за столами, свел скулы, перехватил спазмом глотки. Слушать «Ночную лилию» вышли не только официанты и администраторы, но даже повара с кухни.
Гроза уйдет, уйдет печаль,
Уйдут все боли и страданья,
Подай мне руку, мы уходим вдаль,
Скажи мне тихо — до свиданья.
Ах, обними меня покрепче, милый,
Закрой мои усталые глаза,
Как удивительно, как нежно вместе плыли,
Пока не грянула военная гроза.
Изюмов стоял за тяжелой портьерой, упиваясь голосом, фигурой, всей сущностью бывшей примы. Рядом с ним почти бездыханно присутствовал Арнольд Михайлович, гордо переводивший взгляд с певицы на зал.
Когда артистка закончила романс, мужчины, будто безумные, повскакивали с мест, стали кричать и аплодировать с такой силой, что сидевшие рядом дамы вынуждены были закрыть прелестные ушки.
Сразу несколько офицеров ринулись к сцене в страстном желании немедленно объясниться певице в любви, но она после нескольких поклонов ловко ускользнула за портьеру, и страстных мужчин остановили ресторанные администраторы во главе с Арнольдом Михайловичем.
— Господа! — взывал он, сдерживая натиск поклонников. — Господа офицеры!.. Мадемуазель еще будет выступать!.. Успокойтесь, господа!
Князь Икрамов остался сидеть за столом, глядя налившимися страстью глазами в сторону портьеры, за которой исчезла певица.
Изюмов, перехвативший артистку по пути в гримерку, принялся пылко целовать ей руки, приговаривая: