Последний намек Свешников понял. Пароходскому начальству он давно уже закрывал кадровый горизонт. Шестьдесят пять минуло, а на пенсию не уходит. И не то чтобы дорогу молодым закрыл. Нет, флот растет, вакансий капитанских много, тридцатилетних уже благословляют, а вот ежели что случись — какой спрос с пенсионера. Но с пароходства строго спросят: куда смотрели, не спровадили почему вовремя на отдых.
В рейсе много было последних. И сам теплоход, к мартену приговоренный, и капитан, порешивший сдаться уговорам, хотя он и подумать боялся о том, что будет делать на берегу. И старпом, Валерий Павлович Черноморцев, его уже рекомендовали в капитаны, и стармех, Сергей Пахомыч Хворостенко, неожиданно для всех получивший кандидатскую степень и теперь отбывающий после этого рейса к Михаилу Ивановичу Гаврюку под начало, в Высшую мореходку.
Собирался завязать с морем и боцман Свитенко. Хотя к пенсионному возрасту Семен Игнатьевич и подобрался, был он еще куда как крепок и уходил из пароходства по неистребимой страсти к земельным крестьянским делам. От любви к ним не излечили «дракона» и сорок лет морской работы. Игнатьич давно обзавелся домиком на станции Океанской, где безвылазно копался в грядках отпуска и отгульные дни. Норовил дед и на судах огороды заводить, прогремев тем самым на Тихоокеанский бассейн. Только какие огороды в ящиках да горшках, не говоря уже о насмешках молодой матросни. Впрочем, и капитаны со старпомами недовольно хмыкали, заполучив из отдела кадров боцмана-огородника. Ефим Макарович, правда, к Свитенке благоволил, а вот чиф нынешний едва сдерживался, увидев очередной, приткнутый боцманом в немыслимых местах, «фрукт-овощ».
И Семен Игнатьич с нетерпением ждал окончания рейса, чтобы распрощаться с пароходством и отдаться, наконец, делу, о котором мечтал всю жизнь.
Уходила с «Зарайска» и кокша, повариха Михайловна. Была она на пять лет моложе буфетчицы Веры Петровны. Во время войны потеряла кокша родителей и маленькую сестренку, выросла в детском доме, проработала много лет в торговом флоте хозяйкой камбуза, семьей не обзавелась, осталась морской бобылкой, а тут вдруг отыскалась ее сестра на Полтавщине. Михайловна там уже побывала, показалось ей житье-бытье у младшей сестренки, по ее уговорам она и порешила навсегда покинуть Дальний Восток, обосноваться на Украине, где, как она под великим секретом поведала Петровне, ей уже и вдовца спроворили, непьющего мужичка и справного хозяина.
Самой Вере Петровне ехать было некуда. Никого из близких у нее не осталось. Была небольшая квартира на Луговой, пустовавшая, когда хозяйка уходила в море, были поблекшие фотографии, их хватило на тощий альбомчик с вытесненным на обложке Ласточкиным гнездом и совсем неподходящим: «Не забывай Одессу!» Она до сих пор дивилась, как мог сохраниться у нее этот альбом, единственное, что осталось у Петровны на память о страшном лете и о том, что было когда-то за ним.