— Служишь и обкрадываешь?
— У вас беру, не у нее.
— А мы у кого? Ты налей мне и себе, Леня, нам с тобой ссориться ни к чему, просто мы выясняем кое-что. В моральном аспекте, не так ли? — Дождавшись, пока Гудзий наполнит рюмки, Президент чокнулся с ним, но пить не стал и продолжал: — Ты послушай меня, Леня, и запомни. Я точно говорю: неизвестно, кто больший враг для власти, ты или я. Ведь я враг неприкрытый, я беру то, что могу, на их языке — краду, лично я называю это бизнесом, ну, черным бизнесом, но почему-то ни милиция, ни прокуратура со мной не согласны и величают преступником. Я делаю деньги, если попадусь, оправдаться тяжело. А ты? Больший враг, потому что замаскированный. Ты как на собраниях в главке выступаешь? К честности и порядочности призываешь, с бюрократизмом небось борешься!..
— Конечно, что же в этом плохого?
— А то, что одной рукой с государством обнимаешься, а другую ему в карман запускаешь. Прикидываешься, государство тебя другом считает, а ты ему нож в спину. Так кто же лучше, ты или я?
— Но я все же служу...
— Да, вроде бы служишь... Но я бы тебе на месте этой власти за такую службу вдвое больше, чем мне, отвесил бы. А то что же выходит? Мне — вышку, а тебе лет пять — семь...
— Однако я получаю от вас крохи, — поморщился Гудзий. — Подумаешь, на вшивый гарнитур.
— А я бы от имени этой власти так решил: не существовал бы ты, Леня, со своим Гаврилой Климентиевичем, не было бы и нас. Ведь металл-то делаем не мы, и алюминиевый лист не мы катаем. Мы только знаем, кому он необходим и где его взять. А даете его нам вы, без вас мы вот что! — скрутил фигу. — Вот и выходит, вы — предатели, государство на вас опирается, а вы ему — подножку. А предателей всегда карают больше, чем откровенных врагов. Вот как бы я, будь у меня власть, решил.
— Свинья ты, Геннадий Зиновьевич, — вдруг как-то безнадежно и грустно сказал Гудзий. — Сам говорил: одной веревочкой связаны...
Президент сразу остыл. Это же надо так взорваться!.. И для чего? Вразумлять кретина? Но, подумал, если этот Ленька не совсем тупой, поймет, что нет у него пути к отступлению — значит, должен слушаться.
— Шампанского выпьешь? — спросил, заканчивая разговор.
— Да, холодного, — ответил Гудзий, глядя куда-то в сторону. Стало тоскливо, как будто получил разнос от начальника главка или от самого заместителя министра. Уныло смотрел, как несет официант запотевшую бутылку, как наливает в узкие высокие фужеры, а сам думал: очень плохо, товарищ Гудзий, гнусно все выходит у вас, уважаемый, нет, малоуважаемый. И как вы дошли до такой жизни?