Чозения (Короткевич) - страница 32

Северин наскоро поужинал, вышел во двор. Над головой было высокое холодноватое небо с прозрачным, ледяными, очень далекими звездами. Они мерцали далеко-далеко, в вышине, наверное, потому что под ними были хребты.

Вернулся в дом. Лег на холодные простыни, под которыми ощущалась теплая волчья шкура, и вытянулся, засмеялся от предчувствия еще неясного, но большого счастья.

Мрачные ночные кедры пели за стеной.

На дне огромной пади еще лежала предрассветная мгла, и только самые вершины высоких гор бронзовели в первых лучах солнца.

Там кудрявились леса, там чуть не каждая веточка была видна — такой прозрачный был здесь воздух. А в котловине стоял зеленый мрак, пронизанный гуманно-золотистым отсветом зари.

Северин вышел из дома в одних трусах и побрел по росе к Тигровой. Было холодно, но это был не тот холод, что хватает в ледяные объятия, а тот, что заставляет глубоко дышать, двигаться, чувствовать себя молодым и здоровым, тот, в котором, кажется, мерзнул бы и мерзнул.

Высоко-высоко золотилось солнце на вершинах. Тигровая струилась по камешкам, синела и серебрилась на них, отдавала прозрачной ясностью в глубоких ямах. Каждая песчинка на дне была видна: вода казалась более прозрачной, чем воздух. И в ней ходили пестрые небольшие мальмы — форели, как их называли здесь. Была их тьма-тьмущая.

Широкая круглая спина мелькнула под водой. Рыбина длиною примерно в метр шла к истокам реки, борясь с течением. Он догадался, что это отправляется на нерест сима. Ей было удобно заходить сейчас в реку. Вода после шторма и прилива поднялась.

Будрис выбрал место, где, как ему казалось, будет по шею, прыгнул в воду и… захлебнулся от неожиданности. Здесь было метра два с половиной, если не больше. А казалось — ну, метр семьдесят. Обманывала чистота воды. Тогда он выбрался на мелководье и долго стоял, ощущая, как кристальный холод крадется в грудь и живот. Стоял и смотрел, как наливаются золотом горы, как золотая лава все быстрее сползает с вершин в падь.

…Директор был в канцелярии, она же лаборатория, расположенной в маленьком, комнаты на три, домике.

— Рано.

— Да и вы рано, — сказал Будрис.

— Я не рано. Я еще — поздно.

Лицо его действительно было помято малость. Но все же по нему не было видно, что проведена бессонная ночь. Коричнево-румяный загар, открытая улыбка.

— Пошли.

Зашли в лабораторию. И здесь Северин слегка обалдел. Дело было не в том, что повсюду лежали гербарии, что на полках шкафов белели черепа крупных животных и скелеты мелких, что кругом висели шкуры, что колбы и реторты громоздились на столах в каком-то неизвестном ему порядке. Было иное.