Немцы, оказывается, большие шутники. Однажды они устроили для себя такой спектакль. Втолкнули в отсек старую, облезлую, больную клячу. А сами пристроились за проволокой с фотоаппаратами. Да, снимать на пленку было что. Голодные люди, как стая волков, набросились на бедное животное. Повалили и стали отрывать куски мяса, кто самодельными ножами, а кто и зубами. Одно время лошади вообще не было видно, в была просто груда копошащихся тел. Но вот люди отошли, а на земле остался лежать обглоданный скелет. А немцы хохотали.
Расстрел по просьбе
Не помню, сколько мы пробыли в этом лагере, неделю или две Но однажды утром нас стали выводить. Построили по сотне, по 5 человек в ряд. На сотню один конвоир, но конвой расположен так, что и спереди в сзади и с боков всегда есть конвоир, так что бежать невозможно. Колонна получилась длиной километра два или три. Никогда не видел я раньше такого большого скопления народа вместе. Как-то проходили по полю. В стороне стояли большие прямоугольные скирды сжатой ржи. Сколько их, точно не помню, но не меньше пяти. Нам разрешили взять по одному снопу. И вот после нас не осталось ни одного снопа, как корова языком слизнула. Разобранные скирды поплыли в колонне. Издали людей не видно, а по дороге бесконечной лентой колышется море золотистой ржи.
Ослабевших, которые не могут идти, расстреливали. Происходит это так. Видит конвоир, что кто-то в его сотне шагает еле-еле, шатается и отстает. Он подходит и манит пальцем. Причем не грубо, а почти ласково, как хозяин собачку, как будто обещает ему что-то приятное. Человек выходит из колонны. Он знает, зачем его вызвали, но спокоен, не возмущается, не умоляет. Эти картины напоминали мне рассуждения о толстовском Платоне Каратаеве. Сколько раз упрекали Толстого в искажении действительности! Дескать , русский мужик не такой, он не сдается, не примиряется. Черт -те с два! Правда, молодежь, действительно, держится, но в пожилом возрасте почти все Платоны Каратаевы. Немец, почти ласково подталкивая, отводит пленного от колонны, стреляет из пистолета сначала в спину или живот, а потом, когда тот падает, - в голову. Выстрел милосердия. Причем все это происходит молча, деловито. Нет ни стонов, ни криков. Остальные идущие в колонне, смотрят на эту сцену совершенно равнодушно, может быть, с некоторой долей любопытства, и только. Часто бывает так, что измученный человек сам просит его расстрелять. Трудно поверить, но это так, я видел это не раз. Выходит такой человек из колонны и, обращаясь к конвоиру, просит: