Вот это–то и предстояло выяснить.
А что, если сверить эту карту с нашей? Странно, что Мещеряк об этом не подумал раньше. Прихватив карту, отобранную у обер–лейтенанта Шредера, он направился к генералу. Начальник штаба должен уделить ему хотя бы несколько минут.
У начальника штаба только что закончилось совещание. Он сидел в расстегнутом кителе и обедал. Карта? Вот она, Мещеряк может устроиться за письменным столом. Ему что–нибудь удалось выяснить?
— Еще нет, — чистосердечно признался Мещеряк. Он не любил напускать туману.
Сверив обе карты, штабную и ту, которая была отобрана у обер–лейтенанта Шредера, Мещеряк столбиками выписал номера частей, обозначенные на них. Слева те, которые были на немецкой карте, а справа те, которые значились на нашей.
Все номера совпадали.
Однако на карте Шредера не были обозначены понтонно–мостовой батальон и артиллерийский полк резерва Главного командования. Почему?..
— Что там у вас? — спросил генерал, заметивший волнение Мещеряка.
— Разрешите, товарищ генерал… Вы не скажете, когда к нам прибыли понтонеры?
— Сейчас… — генерал отодвинул тарелку и, подойдя к столу, начал рыться в бумагах. — Двадцать седьмого января.
— Еще один вопрос. А артиллеристы?
— Двадцать второго.
— Понятно, — сказал Мещеряк. — Немцы, стало быть, добыли эти сведения еще до двадцать второго. Но тогда…
— Что еще? — генералу уже передалось волнение Мещеряка. Неужели капитан–лейтенант близок к развязке?
— Не можете ли вы назвать какую–нибудь часть, которая прибыла до двадцать второго?
— Семнадцатого прибыл автодорожный…
— Семнадцатого? — Мещеряк наклонился над немецкой картой. — Он у них обозначен.
— Что вы этим хотите сказать? Уж не думаете ли вы, что у меня в штабе…
— Только то, что сведения были собраны между семнадцатым и двадцать вторым января, — сказал Мещеряк. — Это мне и хотелось выяснить.
После этого он сжег листок, на котором делал пометки, и попросил разрешения уйти. Его охватило нетерпение. Так всегда бывало, когда он чувствовал, что напал на след. Но, выйдя от генерала, он вспомнил о Нечаеве и тут же вернулся, чтобы изложить генералу свою просьбу.
— Прибыл в ваше распоряжение…
— Наконец–то!.. — произнес Мещеряк, поднимаясь из–за стола. — Сними полушубок и располагайся.
Блиндаж, в котором очутился Нечаев, был оборудован на славу: обшитые досками стены, чугунная печурка, койки в два яруса… Чем не кубрик? Но выглядел блиндаж как–то странно, непривычно для глаза. Такое ощущение, помнится, Нечаев уже испытал однажды, когда впервые попал с матерью в одесский пассаж. Тогда его удивили зеркала, лепные завитушки на стенах, дешевая позолота — вся та сладкая, избыточная роскошь торгового заведения, которая, по замыслу архитектора и хозяев, должна была поразить воображение покупателей, но которая вызывала тошноту. Ошеломленный этой безвкусной, аляповатой роскошью, Нечаев тогда даже не обрадовался новому матросскому костюмчику, который купила ему мать.