— Правильно, — подтвердил Мещеряк.
— Тогда я согласен, — тихо произнес Нечаев.
— Договорились, — Мещеряк уселся рядом с Егоркиным. — До скорой встречи.
В штабе его ждала кропотливая и скучная работа. Мещеряк предпочитал иметь дело с людьми, но что поделать, если в наш просвещенный век сплошной грамотности без бумаг уже не обойтись? Битых два часа он ухлопал на изучение протокола допроса обер–лейтенанта Шредера, а потом, отложив его в сторону, еще какое–то время просидел с закрытыми глазами, восстанавливая в памяти все то, что ему довелось увидеть и услышать за последние сутки. Если бы можно было проникнуть взглядом в льдистые глаза обер–лейтенанта! Что там на самом донышке? Притворство? Хитрость? Злорадство?..
Он чувствовал, что от него ускользнуло что–то очень важное, существенное. Те факты, которые ему были известны, не притирались вплотную друг к другу, между ними оставались зазоры. Отсюда, очевидно, и возникало то ощущение пустоты, которое не покидало его.
Он потребовал, чтобы ему принесли все вещи, отобранные у Шредера. Кроме часов, портсигара и зажигалки, которые конфисковали разведчики, и той фотографии, которую вернули пленному, все остальные вещи, принадлежавшие Шредеру, были пронумерованы и хранились в сейфе. Были там офицерская книжка, письма и документы. Были там парабеллум и портфель.
Среди бумаг обер–лейтенанта Мещеряк обнаружил старое, датированное еще 10 октября, указание о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением, адресованное группе армий «Центр», которым немцам так и не удалось воспользоваться, и два приказа командира той дивизии, в которую входил батальон Шредера, не представлявшие, однако, особой ценности. В этих приказах говорилось о новых назначениях, отпусках и необходимости крепить дисциплину.
Изучив все документы, Мещеряк тщательно исследовал портфель обер–лейтенанта и, разочаровавшись в нем, отложил в сторону. У него устали глаза, и он откинулся на спинку стула, чтобы передохнуть.
Оставалась еще карта… Ее Мещеряк приберег напоследок. На карту ему хотелось взглянуть отдохнувшими глазами.
Минут десять он просидел в задумчивости, наслаждаясь горьким дымом самокрутки.
Потом, когда табак выгорел, он притушил в пепельнице окурок и убрал ее со стола, чтобы расстелить карту.
Карта эта была изготовлена в Лейпциге, отпечатана на отличной бумаге. Штабной чертежник прошелся по ней хорошо отточенными цветными карандашами. Номера частей, фамилии командиров… То, что русские фамилии были искажены на немецкий лад, дела не меняло. Петрофф, Ефдокимофф… Откуда немецкая разведка могла раздобыть эти сведения? Кто–то ей, очевидно, поставлял эти ценные данные.