— У меня не было выбора, — она стала оправдываться. — Я ждала вас еще в начале марта. Все было готово, а вы… Где я должна была их хранить? Закопать в саду? А если пленка испортится или ее найдут? Я не могла рисковать. И я спрятала ее в сейф, в мою коробочку муж никогда не заглядывает… И тут приходит ваше письмо. А муж, как на грех, болен, не выходит из кабинета. Еще хорошо, что к нам пришли гости и мне удалось… Ключи у меня были. Но когда я услышала шаги…
— Муж не знает?
— Конечно, нет. У меня не было другого выхода…
— Это будет вам наукой, — сказал он. — Ну, давайте…
— Сейчас… — Ее рука скользнула под передник, и Мещеряк подумал, что если она вооружена, то ему хана. Она наверняка успеет выстрелить первой. Ведь его руки лежат на скатерти.
Но она достала из–под передника плоскую коробочку.
— Это все? — Он спрятал коробочку в карман.
— Две катушки, семьдесят два снимка, — ответила она деловито. — Что мне дальше делать?
— Ждать указаний.
— Из Таганрога?
— Разумеется. Где вы проявляли пленку?
— У Титовой, — она рассмеялась. — Но она не догадывается.
— Вы пользовались ее аппаратом? — спросил он сурово.
— Нет, своим.
— Хорошо, — он поднялся. — Я доложу… А сейчас мне надо позвонить, чтобы за мной прислали машину.
— Пожалуйста, — она тоже поднялась и сказала по–немецки: — Ichkann bis jelzt nicht zu sichkommen. Bitte…[5]
— Danke![6]* — ответил он тоже по–немецки.
Наконец–то! Стоя возле окна, Мещеряк увидел Нечаева. Тот толкнул калитку, поднялся на крыльцо, позвонил…
— Сейчас открою, — крикнула из кухни Анна Сергеевна.
Впустив Нечаева, она вместе с ним вошла в столовую, в которой оставался Мещеряк.
— Руки вверх, — сказал Мещеряк, поднимая пистолет. Она не поняла.
— Руки… Поднимите руки, — повторил Мещеряк.
И тут она взорвалась громким смехом — чересчур громким для того, чтобы быть настоящим, естественным.
— Дай ей воды, — брезгливо сказал Мещеряк, обращаясь к Нечаеву. — Не хватало еще, чтобы она закатила истерику…
Ему не терпелось поскорее покинуть этот дом, в который пришла беда. По–человечески ему было жаль Локтева и маленького Юрика. Они–то в чем виноваты? И хотя он мог сказать себе, что его совесть чиста, что не он накликал на них беду, Мещеряк сорвал с вешалки шинель и заторопился к машине.
Под весенним солнцем звенела капель и таял снег.