— Матрос?
Выручил его дед. Тот объяснил солдату, что его внук никакой не матрос, а рыбак. У них в селе все промышляют. Лиман близко…
И солдат опустил винтовку.
Тогда, пожав плечами, Нечаев равнодушно отвернулся. Батарея его не интересует. Скорее бы вернулась повозка. Им пора…
Теперь он знал, где стоит вражеская батарея. Дайте ему карту, и он вам точно покажет… Скорее бы только вернуться к своим. Он все время подхлестывал клячу: Давай, давай…
Когда стемнело, они простились с дедом. Рядом с Нечаевым вышагивал Костя Арабаджи. Он был весел — на боку у него висела полная фляга. А Нечаев смотрел в землю. Дед… Увидит ли он его еще когда–нибудь?
Ночь была ветреной. Нечаев не догадывался, что именно в эту ночь судьба вражеской батареи, на которую румыны возлагали столько надежд, была решена. Откуда было знать ему это? Он и его друзья выполнили задание, только и всего…
Не мог он знать и того, что, спустя три недели, воспользовавшись данными разведки, в тылу у румын высадится крупный морской десант и, овладев с хода Чебанкой, Старой и Новой Дофиновками, соединится возле Вапнярки с краснофлотцами того полка, в котором он сам служил, и что тогда же, 23 сентября, вражеская батарея будет захвачена. Но все произошло именно так. Орудия удалось захватить целехонькими. Их стволы все еще были задраны вверх и смотрели на город. Тут же валялись брошенные румынами котелки, шинели, винтовки… И тогда какой–то лихой морячок–десантник в заломленной бескозырке взобрался на длинный ствол и написал на нем: «Она стреляла по Одессе. Но больше не будет!..»
Однако Нечаеву не довелось это увидеть. В ночь высадки десанта он был уже далеко.
Ночью Гасовский растолкал Костю Арабаджи, велев ему поднять ребят.
— Только без шума, — сказал он.
Левая рука Гасовского висела на перевязи — шальная пуля задела его, когда они возвращались из разведки, и Гасовский, говоря по правде, этим даже бравировал. Пустяковая царапина, а все–таки…
Судорожно зевая, Костя Арабаджи напялил бушлат. Сеню–Сенечку, который сладко причмокивал во сне, он нежно пощекотал веткой, Нечаеву шепнул: «Подъем!..», а над Белкиным застыл в нерешительности: с этим свяжись только!
Яков Белкин трубно храпел во всю мощь своих необъятных легких. Они у него были мощнее кузнечных мехов. Еще в Севастополе, когда все проходили медосмотр, Белкин на глазах у Кости с такой силой дунул в спирометр, что быстроглазая сестрица испуганно замахала на него ручками. Испугалась, что он ей аппарат испортит.
С Белкиным надо было быть осторожным. Этот чертов одессит не понимал шуток. И Костя, постояв пад ним в нерешительности, легонько толкнул его в бок.