Кальтенбруннер скрипнул зубами и сжал лежавшие на столе кулаки:
– Это и есть ваша гениальная идея? В таком случае вас давно пора освободить от занимаемой должности! Кого вы хотите предложить, может быть – вашего приятеля Канариса? Вот зачем вы наносите ему визиты вежливости и шлете дорогие сигары? Ну что же, можете отправлять его к русским!
Помолчав, он резко добавил:
– Будьте осторожны, Шелленберг, когда употребляете слово «предатель». Оно может превратиться в бумеранг.
– Зато он со шведами крепкую дружбу водит, – прорычал Мюллер. – Все эти воркования с Бернадоттом и шведским Красным Крестом. А уж где вы, Шелленберг, просто отличились – так это на переговорах об освобождении евреев.
– Я встречался с графом Бернадоттом, – спокойно произнес Шелленберг, – по личному указанию рейхсфюрера СС.
– Ни за что не отступайте от этих указаний, ни на миллиметр, – посоветовал ему Кальтенбруннер, не скрывая злорадства.
Шелленберг сделал вид, что пропустил эту плоскую шутку мимо ушей.
– Как я уже сказал, нам нужен предатель. Вероятно, правильнее было бы сказать, что мы должны его создать. В действительности это будет преданный рейху немец с безупречной биографией. С одной стороны, мы сами будем уверены в его исключительной надежности, с другой стороны, мы сумеем убедить русских в том, что он реально мог иметь доступ к этим бумагам.
– И вы полагаете, – в голосе Кальтенбруннера звучал сарказм, – что можно состряпать такой экземпляр? Да он расколется уже через пять минут, если его начнет допрашивать специалист. Кто бы ни были русские – в подобных вещах они не дураки.
– Такому человеку не страшен ни один допрос, потому что он – реально существующее лицо, с реальной биографией. Именно из такого человека мы создадим предателя.
Впервые за весь период разговора Шелленберг увидел в тяжелом взгляде Кальтенбруннера проблеск интереса. В кабинете наконец-то поняли его замысел.
– Значит, мы предаем гласности факт, что этот человек – предатель, а затем убиваем его? – уточнил Кальтенбруннер.
– Нет, – возразил Шелленберг. – Мы оставляем его в живых. Когда он прибудет в Швецию, мы позаботимся организовать ему соответствующий прием, а его последующие действия проконтролируем – разумеется, тайно, о чем сам он догадываться не будет.
Франц Раш отказывался верить в происходящее. Ни инструктажи, ни церемония проводов с отданием чести и пожеланиями удачи не могли избавить его от ощущения ирреальности. Трехмоторный «Юнкерс-52», на котором он вылетел из Темпельхофа[1], всегда был для Раша самолетом, в котором отправляются на фронт, но никогда ему не приходило в голову, что «юнкерс» можно использовать для побега. Раш находился в том странном состоянии, когда чувства вступают в противоречие с сознанием. Самолет вылетел из Берлина, сейчас держит курс на Стокгольм и скоро совершит посадку на нейтральной территории. И это – факт. Фактом или, скорее, даже чудом было и то, что, решив покинуть Германию, он не просто сделал это, а сделал с шиком. В его кармане лежала виза, полученная в министерстве иностранных дел, на аэродроме Раша провожали высокопоставленные военные чины. Все это – реальность. Однако то, каким образом она осуществлялась, было ирреальным. Реальным было только прошлое – вчерашний день и еще четыре тысячи или более ему предшествующих, в течение которых фюрер находился у власти.