Вот мне и пришлось выбирать между пижамой отца и огромной, до пола, викторианской ночной рубашкой мамы. Как могла женщина умудриться заставить мужчину оплодотворить ее хоть раз - не говоря уже о пяти разах, - если она спит в такой рубашке, было выше моего понимания. Такие рубашки способны затушить пыл пятнадцатилетнего итальянца. Пока мужчина будет бороться с ярдами ткани и доберется до тела, он так притомится, что забудет, чего, собственно, добивался.
Я все же предпочла рубашку пижаме, потому что в огромном количестве ткани я ощущала себя маленькой и худенькой. Тогда как отцовская пижама меня удручающе обтягивала. "Все чувства относительны", - решила я. Зря я так убивалась по поводу своей полноты. Я не слишком толстая. Со мной все в порядке. Просто остальной мир слишком мал для меня. И не надо мне меняться надо только изменить окружающий мир. Сделать все вокруг на пятнадцать процентов больше, чем сейчас. - одежду, мебель, людей, здания, страны, - и я сразу стану нормального размера!
А лучше на двадцать процентов. Тогда я даже буду ощущать себя хрупкой.
Мне пришлось потратить минут десять, чтобы выбраться из постели. Когда же я наконец встала на пол, то едва не задушила себя, наступив на подол рубашки, при этом ворот задрался и впился мне в шею.
Я довольно долго кашляла, даже Кейт начала беспокойно шевелиться.
"Господи, лапочка, только не просыпайся! - взмолилась я мысленно. - Не плачь. Не надо. Все будет прекрасно. Я верну гебе папочку. Увидишь. А пока полежи здесь".
Случилось чудо: она успокоилась и продолжала спать. Я на цыпочках вышла из темной комнаты и спустилась по лестнице. Обширный подол развевался вокруг моих ног. Телефон находился в холле, который освещался только уличным фонарем рядом с домом. Я начала набирать номер своей квартиры в Лондоне. Звуки набора эхом разнеслись по холлу. В спящем доме они напоминали пулеметную стрельбу.
"Господи, - подумала я, - не хватает только, чтобы Маклоглины, живущие через три дома, пожаловались на шум".
После пары щелчков телефон соединился с квартирой в Лондоне за четыреста миль от Дублина. Я дала ему прозвонить сотню раз. А может, тысячу. Он звонил и звонил в пустой, холодной, темной квартире. Я представила себе этот звонящий телефон рядом с кроватью, на которой никто не спал, и тени от незашторенных окон на полу. Незашторенных потому, что некому задернуть шторы.
И тем не менее я позволяла ему звенеть и звенеть. Надежда медленно покидала меня.
Джеймс не отвечал.
Потому что Джеймса в квартире не было.
Он был в другой квартире. В другой постели.