— Сейчас, сейчас. — Бабушка еще раз тронула голову Рыжика и быстро пошла к калитке.
Пес жалобно заскулил, рванулся за ней, но туго натянутая цепь отбросила его назад...
На вокзале к нам подошли бабушкины соседки.
— Опоздали маленько, пришли во двор, а там только Рыжик. Жуть как воет, будто перед погибелью.
Бабушка всхлипнула, затем поклонилась низко всем, попросила прощения:
— Если обидела кого чем, не взыщите...
Фруза, плача навзрыд, подсадила бабушку в вагон, никого к ней не подпустила: «Я сама, сама, потихонечку надо, старая ж она...», а когда поезд тронулся, побежала за вагоном, крича:
— Не горюй, старая, у сына барыней поживешь: ни дровец покупать не надо, ни керосину. Горячая вода завсегда под боком, не горюй! Доедешь, сообщи сразу, ответ пришлю.
— Рыжика не обижай, Рыжика!..
— Да что я, фашистка? — обиделась Фруза.
Бабушка села у окна, закрыв от нас лицо щитком
ладони, и не отрываясь смотрела на черную, лакированно блестевшую дорогу, которая словно скатывалась с железнодорожного полотна на широкое шоссе, идущее мимо поселка в райцентр. А по ту сторону уже тянулась блеклая, какая-то выцветшая, будто шоссе выцедило из нее все соки, виляющая проселочная дорога...
Глава третья ЛОЖКА ДЕГТЯ
Зима пришла к нам вместе с ордером на трехкомнатную квартиру.
Теперь моя мечта лежала в виде связки ключей в тещиной сумке из искусственной кожи. Я бы вовек не догадался, что эта кожа искусственная, если б теща не восклицала часто:
— Я не могу позволить себе купить сумку из нормальной кожи! Все до копейки отдаю в общий котел!
И еще: каждый раз, придя с работы, она первым долгом «производила ревизию» этой сумки — вытряхивала из нее на стол всякую всячину: ключи, записки, коробочки, платок — все это почему-то густо пахло табаком, хотя теща и .не курила,— и небольшой сверток, перетянутый резинкой.
Пустая сумка отшвыривалась на кровать, все, кроме газетного свертка, отодвигалось в сторону, и теща жур-чаще звала:
— Доця, подь-ка сюда, милая!
Клавочка тут же подлетала с тетрадкой и карандашом — начиналось священнодействие. Теща стягивала с пакета хлопающую о бумагу резинку, осторожно высыпала на стол мелкие монеты, а Клавочка с озабоченным лицом огораживала их ладонями, чтобы не скатились на пол. Помню такую картину: одна монета все же скатилась. Мать и дочь мигом оказались на коленях и полезли под стол, а затем под кровать искать пропажу. Но монета куда-то исчезла.
Я невольно наблюдал за женщинами. Они выглядели в это время как сестры-близнецы, разница в возрасте стиралась: их лица еще больше розовели, брови строго нависали чуть ли не над щеками, которые всегда казались надутыми, и прятали глаза, оставляя для них узкую смотровую щель.