Мне только оставалось жить да радоваться.
Я и пытался радоваться. Но Клавочкино бегство от чемоданной возни не давало мне покоя. Чем можно объяснить такой странный, даже противоестественный поступок? Сидеть в кино, отдыхать, потом идти в ресторан обедать в то время, когда твои уже немолодые родители штурмуют девятиэтажную крепость с чемоданами, узлами, сумками. Хорошо, что мои друзья помогли перетащить все тяжелое.
Три фильма и обед в ресторане.
Страшный суд...
Глава четвертая НОВОСЕЛЫ
Я лежу рядом с Клавочкой, наши плечи соприкасаются, я чувствую тепло ее тела и знаю: стоит лишь протянуть руку, как она тут же повернется ко мне, обнимет, заговорит. Но если мы заговорим, то снова поссоримся, а такая каждая ссора что-то отщипывает от нашей любви, и она, как шагреневая кожа, уменьшается катастрофически.
Лежать неподвижно, напряженно становится невмоготу: то рука вдруг заноет, го мучительно хочется шевельнуть ногой, но я же притворяюсь крепко спящим, поэтому играю роль подушки, на которой удобно устроился человек.
Одуряющий запах цветочного одеколона кляпом лезет в ноздри. Тещина забота! Каждый вечер она ходит с пульверизатором у нашей постели и опрыскивает ее, как парикмахер головы своим клиентам.
Но если нам теща служит с назойливым вниманием, то бабушку она просто тиранит. И тирания-то у нее какая-то особенная, изощренная, на первый взгляд может показаться, что в этом доме берегут старого человека и только поэтому ничего не разрешают делать — не хотят, чтоб утомлялся. Посуду мыть нельзя: «Разобьете!» К мебели, чтоб пыль вытереть, прикоснуться ей нельзя: «Тряпку какую вы взяли! Да она ж следы оставит, надо бархатку. Не трожьте!» И это с двух сторон, от тещи и дочери ее. Или: «Куда вы столько порошка наперли? Не напасешься, лучше уж сидите и не рыпайтесь!»
Человека, который с малых лет приучен к работе и не может сидеть сложа руки, вынуждают томиться в безделье. Не доверяют. Бабушка живет у нас на положении гостьи, которой ежечасно дают понять, что она здесь надоела, не нужна.
Она понимает это и старается не мешать: часами сидит на кухне у окна и, точно сквозь тюремную решетку, смотрйт на людей у трамвайной остановки.
Страшный суд...
И поесть она не может сколько хочет. Каждый раз за столом теща нависает над нами:
— Ешьте вволю, досыта! И чтоб потом не шныряли в холодильник. Не люблю я этого. А то за столом ломаются, привередничают, а потом шарят...
Бабушка однажды пожаловалась мне:
— Не могу я, Витя, помногу кушать. Клюну маленько — и сыта. Погодя и поела бы еще, так ведь... Ну да бог с ней!