Я сказал теще, что бабушку надо непременно посадить за стол, на самое почетное место. Она же мать юбиляра!
— О господи! — отозвалась теща с досадой. — Куда посадить? Себе на голову, что ли?
К тестю обращаться не имело смысла: он «плавал» в дифирамбах, которые щедро лились на него из уст развеселившихся гостей.
И я ел, отвечал на крепкие рукопожатия и принимал поздравления, к которым не имел никакого отношения.
Клавочка много смеялась, успела три раза переодеться, пела, облокотившись о мое плечо, любимую песню матери: «Любила я, страдали я, а он, подлец, забыл меня!..» Потом заплакала, сказав, что я разлюбил ее, видно, завел другую: «Я все поставлю на ноги, а ее найду и глаза выцарапаю!»
Я не слушал жену, думал о бабушке. Взять ее за руку и привести сюда я не мог, и пойти к ней на кухню, там посидеть тоже не мог — это было бы вызовом.
Гости разошлись поздно.
Мы с тестем помогли женщинам снести на кухню посуду, поставили на место столы, стулья, а теща настежь распахнула окно, хотя мартовская ночь была прохладной, ветреной. Открыла и отправилась вместе с Клавочкой на кухню мыть посуду. Следом за ними пошла и бабушка — она подмела в гостиной пол. Пришла со щеткой и подмела,— меня удивила ее решительность и порадовала.
— Идите отсюда, вам говорят! — донеслось из кухни. — Не дай бог, уроните что-нибудь. Идите!
Это теща выпроваживала бабушку.
Я ушел в свою комнату, разделся и лег.
Вскоре пришла Клавочка, склонилась надо мной.
— Прогнали меня из кухни, я тарелку разбила! — засмеялась она н упала на кровать лицом вниз. — Ой, Витя, держи меня, я куда-то уплываю!
Она подрыгала ногами, сбросила туфли — они разлетелись в разные стороны — и тут же засопела.
Я поставил туфли под стул у кровати и снова лег. Хотелось пить, но вставать было лень, хотя во рту — как в песках Каракума: «перебрал» селедки и салатов.
И все же жажда пить заставила меня проснуться и пойти за водой. Не знаю, сколько я проспал. В гостиной холодина. Окно до сих пор раскрыто. Бабушкина кушетка была еще застлана импортным покрывалом, на которое разрешалось садиться только гостям.
Бабушка стояла в прихожей возле вешалки, стояла как ребенок в углу, лицом к стене.
— Вы что здесь делаете? — удивился я.
Она вздрогнула.
— Да вот... Ничего, ничего, я подожду... Уже скоро.
Так вот оно что!
Ждать в гостиной, пока невестка справится на кухне со своими делами и постелет ей, бабушке было холодно. А сама сделать себе постель она не решалась, не хотелось ей напрашиваться на скандал.
Я вернулся в гостиную, забыл даже, зачем выходил, закрыл окно, залез в тумбочку, где хранилась бабушкина постель, достал ее оттуда, швырнул на кресло, сдёрнул с топчана импортное покрывало с блестками и позвал: