Владелец лавки нервно кашлянул и встал из-за конторки, сделав несколько шагов навстречу Кэмпиону.
— Вам нужен хозяин, — сказал он. — Проходите.
Кэмпион неуверенно двинулся за ним, владелец лавки приподнял засаленную занавеску над дверью у конторки. Скрытая от постороннего взора часть лавки была очень тесной и темной, а два вставленных в дверь куска матового стекла напоминали светлую дорогу, по которой можно было убежать и спрятаться. С трудом открыв дверь, Кэмпион быстро шагнул во внутреннюю комнату, а владелец лавки тем временем бесшумно закрыл ее за ним. Он оказался в ужасной комнатенке, оклеенной обоями с сероватыми фруктами и обставленной нелепыми украшениями и безделушками в стиле восьмидесятых годов прошлого века. Фактически всю площадь занимал громадный стол, покрытый красным сукном. На нем лежало несколько газет.
За столом сидел человек в легкой рубашке. Его бледное, меланхолическое лицо, как бы съежившееся под сверкающим лысым черепом, сразу запоминалось, но узкие, невыразительные глаза казались тусклыми, как угольная пыль. В эту минуту он чистил и смазывал тяжелый служебный револьвер, за которым, вероятно, бережно ухаживал долгие годы. Он поднял глаза на распахнувшуюся дверь, но не повернул голову и ничего не сказал. Кэмпион тоже молчал. Он прислонился к двери. В ушах у него гудело, а сердце, как ему представлялось, учащенно билось в такт невыносимому стуку в голове.
Человек за столом с силой втянул воздух коротким носом.
— Итак, вы вернулись, — проговорил он.
Кэмпион молчал. Стены крошечной комнатки сошлись в его глазах в одну точку и давили. Воздух был слишком душен и сперт, и он еле дышал. Лицо человека за столом чудовищно раздулось, все расширяясь и растекаясь, как яичный белок на сковороде. Скоро оно должно было заполнить собой пространство и задавить его своей массой.
Губы Кэмпиона зашевелились, он хотел выкрикнуть что-то отчаянное, протестующее, но никакого звука не последовало.
Толстяк, сидевший за столом, покрытым красным сукном, еще внимательнее поглядел на него.
Внезапно он отложил оружие в сторону и поднялся с удивительной легкостью, свойственной только военным.
Он прошелся по комнате и в упор посмотрел на гостя.
— Э, — произнес он наконец, и густой, рокочущий звук вырвался откуда-то из глубины его гортани. — Идите-ка сюда.
Он усадил Кэмпиона в кресло так, чтобы тот мог опереться локтями о стол, а сам сел рядом, ощупывая своими толстыми лапищами его голову.
— У вас тут шишка. Вам очень плохо?
Держался он искренне и очень деловито. Он был также весьма любезен, но отнюдь не мягок. Кэмпиону показалось, что он попал в руки какой-то огромной римской матроны или, быть может, дружелюбной медведицы.