— В том сне я погиб.
— Так не бывает, — возразил Лоренцо. — Во сне нельзя погибнуть.
— Знаю, — еле слышно пробормотал Джулиано. — Но я там погиб. Утонул в потопе. Перед самым пробуждением — а проснулся я сам не свой — весь мир затянула чернота, и я понял, что я уже мертвец.
Леонардо выслушал рассказ с удрученным видом, склонился к приятелю и сочувственно положил руку ему на плечо. В глазах Лоренцо блестели слезы, и я сочла наилучшим как-нибудь рассеять невыносимо тягостное впечатление.
— Только не говорите, — нарочито легковесно произнесла я, — что после пробуждения вы по малой нужде напрудили целое озеро!
Мои спутники облегченно загоготали, а затем юноши пришпорили коней и были таковы, вероятно, чтобы окончательно развеять кошмарные переживания. Мы с Лоренцо опять остались наедине и ехали бок о бок, лениво перебирая поводья. Говорить ни о чем не хотелось.
— Я всегда считал себя дамским угодником, — неожиданно вымолвил Лоренцо, — хотя мне, конечно, доводилось любить и мужчин…
Во мне родился немой вопль: «Отведи глаза! Не смотри на него!» — но Лоренцо был моим близким другом, тем более решившимся на невыносимо тяжелое для него признание. Я повернулась к нему и встретилась с ним взглядом. В этот самый момент я удостоверилась в правдивости изречения, называющего глаза окнами души. Я словно заглянула возлюбленному в сокровенную суть, а он смог прозреть мою.
— Но я ни разу не влюблялся в мужчину… до тебя, Катон.
Время словно замерло, а все звуки вокруг — цоканье копыт, жужжание пчел, свист ветра в ушах — усилились десятикратно. Я понимала, что должна что-то сказать, ответить ему. Те завуалированные молчаливые знаки, которые он посылал мне раньше и которым я упорно старалась не верить, все-таки оказались правдой. Я всем сердцем желала бы признаться ему в ответ, что мои чувства как нельзя лучше гармонируют с его собственными, но как бы я посмела?
— Вот что я скажу вам, Лоренцо, — придав голосу как можно больше силы и твердости, начала я. — Я прекрасно понимаю, какая это тяжесть — осознать собственные желания, желания безрассудные и неизбывные, и вслед за тем прийти к пониманию их неосуществимости. Страдания по поводу этого трудно даже описать — по остроте они близки боли от потери.
Лоренцо молчал, но я знала, что он все слышал — и понял правильно.
— Я тоже люблю вас, Лоренцо. Вы сами знаете, как вы мне дороги…
Он улыбнулся мне прежней дружеской улыбкой, которая всегда так согревала меня.
— Но пока мне лучше направить парус к прекрасным дамам, — закончил он со свойственным ему тактом и юмором.