— Мамочка, — принялся мягко убеждать Леонардо, — тебе нет больше необходимости прятаться. Раньше ты переодевалась, чтобы оберегать меня. Теперь я стал самостоятельным и сам должен защищать тебя. — Он расцеловал меня в обе щеки, неожиданно увлажнившиеся от слез, и ушел, прикрыв за собой дверь.
Меня захватила совершенно врасплох волна нахлынувших внезапно разнородных чувств: облегчения, благодарности, любви, печали… Все эти двадцать пять лет притворная мужественность была для меня военным доспехом, защитным покровом, и, хотя мои родные и близкие прекрасно знали, кто скрывается под одеждами горожанина-грамотея, один Лоренцо, и то украдкой, мог любоваться моими женским формами.
Неужели Леонардо прав и мне больше нет нужды отвергать свой пол? Неужели можно наконец сбросить притворную личину и явиться миру женщиной?
Мне вдруг стало жарко, нестерпимо душно в чулках и камзоле. Сбросив кожаные дорожные башмаки, я для начала отстегнула рукава и отвязала штрипки чулок, продетые в отверстия по низу колета. Стянув с ног чулки, я распустила шнурки, стягивавшие камзол, и, освободившись от него, почувствовала, как влетающий в окно ветерок теребит тонкую ткань моей сорочки. Выпростав из-под шляпы с закругленными полями длинные седеющие волосы, я свободно разметала их по плечам.
Через голову я стащила рубашку и оставила ее лежать на полу, а сама начала разматывать полотняную полосу, державшую в плену мою грудь. Тысячи и тысячи раз я проделывала то же самое — разворачивала витки обмотки, пока она не ослабевала и не спадала.
Я стояла нагишом, обдуваемая прохладным ветерком из окна. Мои соски отвердели, и я вдруг улыбнулась от удовольствия. Заглянув в китайский гардероб, я вынула оттуда платье моего любимого оттенка.
До чего же странно я себя ощущала, пока шла по коридорам герцогского дворца в обеденный зал! На мне было темно-оливковое платье с глубоким вырезом. Его корсаж, украшенный золотым шитьем, облегал грудь мягкими складками. К нему я пристегнула невесомые рукава рыжевато-коричневого, словно шкура оленихи, оттенка, а на плечо набросила светлую накидку в тон платью.
Подойдя к двери зала и услышав за ней знакомые голоса, я в нерешительности остановилась, не зная, какое выражение лица лучше приличествует такому, без сомнения памятному, появлению на публике. Наконец я выбрала исполненную достоинства полуулыбку и вплыла в зал.
Все сидевшие за столом повскакали с мест. У папеньки в глазах стояли слезы, а Леонардо сиял от удовольствия. Джулия, появившаяся вслед за мной, так и застыла в дверях, хлопнув над головой в ладоши. Зороастр подошел ко мне и приобнял от избытка чувств: