Миссис Лентман вошла в кухню. Она была милая, спокойная и уверенная в себе, как обычно. Впрочем, сегодня сквозь ее обычную манеру, которая столь славно помогала ей в нелегком ремесле акушерки, просвечивали чувство вины и нечистая совесть, поскольку мисс Лентман, как и все, кто имел дело с доброй Анной, побаивалась ее твердого характера, ее бескомпромиссных суждений и ее острого и бойкого при случае языка.
Было интересно наблюдать, как за те шесть лет, что эти две женщины были между собой знакомы, руководящая роль постепенно перешла к Анне. О настоящем руководстве, конечно, не могло быть и речи, поскольку руководить миссис Лентман было попросту невозможно, такая она была беспорядочная; но Анне всегда удавалось настоять на своем, если она заранее узнавала, что миссис Лентман намерена предпринять, пока дело еще не было сделано. И вот теперь трудно было сказать, чем все это кончится. Миссис Лентман была в своем обычном настроении, когда она не слышала ничего, чего ей не нужно было слышать, и милейшим образом уделяла всему вокруг малую толику внимания, ни на чем не задерживаясь всерьез; к тому же, на ее стороне было и то обстоятельство, что дело-то, по сути, было уже сделано.
Анна, как всегда, твердо знала, что правильно, а что нет, и готова была настоять на своем. Она была вся как деревянная, и бледная от гнева и страха, и очень нервничала, и вся дрожала внутри, как всегда перед хорошей дракой.
Миссис Лентман была веселая и милая в тот момент, когда вошла в кухню; Анна была как деревянная, и очень бледная, и хранила гробовое молчание.
— Анна, мы сто лет тебя не видели, — начала миссис Лентман, самым что ни на есть сердечным тоном. — Я уже начала беспокоиться, не заболела ли ты. Господи, ну и жара же сегодня! Пойдем в гостиную, Анна, а Джулия сделает нам чаю со льдом.
Анна последовала за миссис Лентман в другую комнату, все в том же гробовом молчании, а, зайдя туда, отказалась от предложенного стула.
Как то всегда бывало с Анной, когда самые важные слова, в конце концов, выговаривались, они всегда выходили очень короткими и резкими. Ей вдруг стало трудно дышать и каждое слово приходилось как будто выдергивать из себя.
— Миссис Лентман, я надеюсь, что Джулия сказала мне неправду насчет того, что вы взяли в дом ребенка этой Лили. Когда Джулия сказала мне об этом, я сказала, что она сошла с ума, и пусть перестанет молоть всякую чушь.
Стоило Анне разойтись по-настоящему, и дышать ей становилось трудно, и каждое слово приходилось как будто выдергивать из себя. У миссис Лентман глубокие чувства, наоборот, делали дыхание глубоким и размеренным, и слова от этого выговаривались медленней, приятнее и легче обычного.