Он орал ей все эти слова прямо в лицо, а она стояла, растерянная, чувствуя, как ноги ее приросли к полу, не в силах даже пошевелить пальцем, рукой, отвернуть голову.
– И я был там. Я был там, когда она умирала. Леся и ее нерожденный ребенок. Я стоял под стеклянными дверьми операционной и молился, твою мать. Молился, не веря в этого дурацкого бога и не зная ни единой молитвы. Если бы надо было встать на колени – я бы встал. Если бы надо было биться лбом о пол – бился бы. Только это ни хрена не помогло! И потом вышел врач, чертов врач, и он шел ко мне, а мне казалось, что он удаляется, удаляется, удаляется, потому что я уже понимал, что он мне скажет. Не верил никогда в эту сентиментальную чушь, но понимал, черт возьми! И он сказал именно то, что я уже понял. Что Леся умерла. Ребенок умер. Из-за этой гадины мы потеряли тебя наполовину, а ее целиком, слышишь? Целиком!
– Серега, хватит! – Вмешался Макс. – Не одному тебе было больно.
– Но ее там даже не было! – Сергей обернулся и орал теперь на Макса. – Она свалила молча, убежала – как всегда. А мы остались. И мы занимались похоронами, выбирали этот чертов гроб, и забирали… Олесю. И мы, твою мать, вдвоем решали, хоронить ли ребенка отдельно или пусть лежат вместе. И мы по очереди караулили ее родителей, которые чуть не умерли от горя, а Янка сидела с близнецами и каждые полчаса пряталась в туалете чтобы порыдать, потому что не знала, не могла им объяснить, что произошло и почему у них больше нет Олеси, и что она уже никогда не вернется.
– Я не могла остаться! – Крикнула Женя, отступая и трясясь от слез. – Ты обвинил меня в ее смерти.
– Мне тоже было больно! Я потерял друга! А ты ухватилась за первую попавшуюся возможность слинять, и с успехом это осуществила.
– Ты правда думаешь, что мне было легко? – На Женином лице читался неприкрытый ужас, словно вместо ее друга рядом вдруг оказался незнакомый человек, жестокий и безжалостный.
– Я говорю, что и нам было нелегко тоже! – Сергей снова обернулся к Жене, схватил ее за руки и уже не отпускал. – Я тебя очень люблю, Джен, и мне было очень трудно простить тебя, когда ты сбежала. И я не понимаю, я не могу понять, как ты можешь теперь иметь хоть что-то общее с тварью, которая повинна в том, что произошло?
Она смотрела на него, на его руки, на выбившуюся из-под резинки штанов футболку, и чувствовала, как еще один кусочек застарелой боли зашатался внутри, откололся и всплывает наружу, царапая, оставляя синяки и кровоподтеки, и разливаясь слезами.
– Серега…
Она уткнулась в него, вцепилась в пояс и разрыдалась. И сквозь слезы чувствовала, как он крепко обнимает ее, как на ее плечи опускаются руки Макса, и уже не разобрать, чей твердый голос шепчет: