– Я с тобой, Джен. Твоя беда – моя беда, помнишь? Не забывай никогда об этом.
И мир растворился в боли, очищающей и дающей надежду.
***
Когда тебе хорошо, дни превращаются в секунды, но когда тебе больно – каждый день словно бесконечность. И в этой бесконечности приходится продолжать жить – вставать утром, умываться, идти на работу и разговаривать там с людьми. И даже думать о будущем, в котором не видно ничего, кроме все той же отравляющей боли.
Инна старалась. Самым важным было, чтобы никто ничего не заметил – она держалась из последних сил, и любое сочувствие извне порвало бы струну и душа рассыпалась бы на части. Поэтому внешне все было как раньше: она приходила в офис спокойная, улыбающаяся, красивая в своей строгости, здоровалась с коллегами, проводила совещания и утверждала планы. А после садилась в машину и ехала за город, на дачу, и там долго играла с Дашей, ужинала вместе с Лешиными родителями, а то и с ним самим, и улыбалась, улыбалась, улыбалась… Она знала, что стоит прекратить улыбаться – и придет ужас. И старательно растягивала губы.
А поздно вечером, вернувшись домой, раздевалась и ложилась в постель, которую они четыре года делили с Лизой. Клала рядом ее большой махровый халат, утыкалась в него лицом, закидывала рукав от халата себе на шею, и закрывала глаза.
И приходил ужас.
Он был огромным, страшным словно медведь с когтистыми лапами, и острыми зубами, и эти зубы и когти раз за разом впивались в сердце, раздирая его на мелкие ошметки. От каждого ошметка в глаза брызгала кровь, рисуя на зрачках узоры и узорчики, прошлого и будущего, всеми силами отодвигая в сторону осознание настоящего.
Ей виделся их первый поцелуй – там, у каменной лестницы, возле солнечных часов. Первое объяснение, дрожащие Лизины пальцы. И первый завтрак вместе – обнаженными, мокрыми от жары и возбуждения, с потрясающе вкусным кофе и булочками из «Красного мака». Никогда ни до, ни после, кофе не был таким потрясающим. Никогда.
Господи, но ведь мы же любили друг друга.
Как иначе объяснить эти бесконечные ночи, в которых мы лежали, обнявшись и боялись пошевелиться, чтобы не вспугнуть это ощущение нежного и ласкового счастья. Как иначе объяснить моменты, когда я начинала фразу, а ты заканчивала ее, и говорила ровно то, что я имела ввиду.
Господи, но ведь мы же любили друг друга.
Когда мне было плохо, ты была рядом – держала меня за руки, дыханием согревала ладони и молчала когда нужно было молчать и говорила, когда без слов было уже не обойтись.
Господи, но ведь мы же любили друг друга.