Чертики терли глаза кулачками и, один за другим, прятались в зрачках. Женькины руки безвольно повисли вдоль тела, дыхание перехватывало, но она упорно продолжала говорить.
«Только не остановиться, – молилась она про себя, – только продолжать говорить, и всё останется как раньше. Еще всего лишь несколько минут она будет прежней. Еще несколько секунд».
– Просто мне кажется, что такие вещи нельзя говорить даже если это вдруг правда. Но к тебе же это вообще никак не относится, поэтому она просто не имела права. Знаешь, думаю, я всё же скажу ей всё, что думаю об этой дурацкой шутке. Пошла она к черту с таким юмором! Пойдем, Лёк, покажем этой идиотке, где раки… зимуют.
Последнее слово далось ей с явным трудом. Она замолчала, провожая взглядом последнего чертенка, спрятавшегося в глубине влажных Лёкиных зрачков. Тяжелая тишина с силой надавила на уши, а изнутри ей навстречу ринулся, растопыривая пальцы-палочки, стеклянный человечек.
Женя почувствовала, что её щеки стали мокрыми.
«Странно, – подумала она, – я ведь не плакала».
Опустила взгляд, проверила застежки на сандалиях, и вышла. Всё кончилось, – вертелось вокруг навязчивым шепотом. Всё просто кончилось.
Но она ошиблась. Закончилось не всё. Лёка не появилась в общаге ни на следующий день, ни через неделю. Канули в лету ежеутренние прогулки к морю, и из института Женька теперь возвращалась чаще одна, реже с Виталиком. Никто не знал, что произошло – Ксюха хранила страдальческое молчание, а Женька делала вид, что ничего не случилось. Вечерами она приходила к Виталику, усаживалась на пол у его коленей, и сидела так, пока он учил лекции или решал задачи по матану.
Вопреки Ксюхиным прогнозам, в постель никто никого не тащил. Напротив – Виталик целовал Женю с особой нежностью, исключающей даже намек на большее. Запускал ладонь в её волосы, гладил, усаживал к себе на колени и укачивал, как маленькую. В эти минуты нежности они становились так близки, что было чувство, словно каждый из них – естественное продолжение другого. Сплетенные ладони являли собой единый клубок радости и неги, а в соприкосновении губ твердость встречалась с мягкостью, образуя сладкое кольцо чувственности.
– Я тебя люблю, – эти слова не единожды готовы были сорваться с Женькиных губ, но почему-то всякий раз что-то её останавливало. Стеклянный человечек втыкал палочку в сердце, ворошил, и слова пропадали, заменялись другими или исчезали вовсе.
– Мышонок, – так говорил Виталик. Очень редко, только когда они были вдвоем, – посиди тихо, мне нужно подготовиться к лабе.