Он не разбился, но от легкого столкновения с землей дважды развернулся и остановился на шоссе не далее чем в пятидесяти футах от нас. Нельзя было сказать наверняка, что он потерпел аварию, но он как-то странно накренился и выглядел достаточно покалеченным.
В самолете открылась овальная дверь, и на бетон легко выпрыгнул мужчина. И какой мужчина! Он был скорее семи, чем шести футов ростом, с коротко остриженными светлыми волосами, с очень загорелым лицом и руками. Все остальное было скрыто аккуратной одеждой переливающегося цвета. Весить он должен был столько же, сколько оба мы, вместе взятые, но он был прекрасно сложен: мускулистый и вместе с тем гибкий. Лицо его выражало незаурядный ум, ровный темперамент и доброту.
Да, доброту, черт его побери! Мало того, что его тело прямо светилось здоровьем и жизненными силами, а это было оскорбительно для нашей иссушенной кожи, для наших жилистых, как веревки, мускулов, для наших язв, полусгнивших желудков и полуостановленных опухолей, мало всего этого, так ему еще необходимо было выглядеть добрым — таким человеком, который уложит вас в постель и будет ухаживать за вами, будь у вас Бог весть какой интересный случай болезни, и даже произнесет для вас молитву — и все в таком же отвратительном духе.
Не думаю, чтобы я смог вынести этот приступ бешенства, оставаясь на месте. К счастью, в этом и не было необходимости. Так, словно мы репетировали это часами, девушка и я вскарабкались на шоссе и понеслись к человеку из самолета, преднамеренно расходясь в разные стороны, чтобы ему труднее было следить одновременно за обоими, но не настолько далеко друг от друга, чтобы сделать очевидным наше намерение атаковать его сразу с двух направлений.
Мы не бежали, хотя двигались с самой большой скоростью, на какую осмеливались, — бег мог ненароком выдать нас, а Пилот, как я стал его называть про себя, держал в правой руке какой-то странный маленький пистолет. На самом деле то, как мы двигались, было частью наших совместных действий: я подволакивал ногу, будто был хромым, а девушка имитировала другую разновидность хромоты, так, что ее приближение выглядело серией полуреверансов. Ее рука на перевязи была скрючена, и в то же время она, будто случайно, демонстрировала груди — я еще подумал: «Тебе вряд ли стоит подобным образом отвлекать внимание этого бычка, сестренка, у него, небось целый гарем из шестифутовых телок». Я откинул голову назад и умоляюще протягивал руки. Одновременно оба мы несли какую-то чепуху. Я хрипел что-то наподобие «мистер, Бога ради спасите моего приятеля ему худо в сотне ярдов отсюдова он помирает мистер помирает язык почернел от жажды весь распух ох спасите его мистер моего приятеля он не дальше сотни ярдов отсюдова он помирает мистер помирает…», а она плела еще больший вздор насчет того, как «они» преследуют нас от самого Портера и собираются распять нас за то, что мы верим в науку, и как «они» уже посадили на кол ее матушку и десятилетнюю сестру, и все в том же роде.