— В общем, надо понимать, что у вас была тишь, да гладь, да божья благодать. Так, что ли? — спросил Федя с иронией.
— Ну? — Петр Лукич выжидающе посмотрел на него.
— А кто при старом режиме на усмиренья ходил, рабочих плетями порол?
Старик пожал худыми плечами.
— Ну-к что же! Темные мы были, — виновато заговорил он, почесывая в голове. — Это, конечно, правду сказать, наша вина. Зато теперь, в революцию, почти все казаки — фронтовики, с верхнедонских, с товарищами пошли. Стало быть, вину свою искупили.
— Искупили? А кто у Мамонтова воюет?
— Ну, это атаманы-богачи да которые несознательные. Да ведь больше у них старики, приверженные к старому порядку. А молодые казаки больше в красных. Вот и Степка мой…
— Тшш! — Федя привстал и прислушался.
— Ты што? — спросил старик.
— Семен Михайлович никак меня звал, — сказал Федя.
Он встал с лавки, прошел через хату и, тихонько открыв дверь в горницу, прислушался.
Постояв некоторое время, Федя, шлепая босыми ногами, вернулся на лавку.
— Спит? — спросил старик.
— Спит. Видать, поблазнило мне. А может, застонал. У него ведь и руки и ноги пораненные.
— Видать, большой душевности человек, — помолчав, сказал Петр Лукич.
— Очень хороший… с хорошими. Ну а лодырь лучше ему не попадайся. Лучше сам уходи, пока цел.
— Значит, лодырям не потатчик?
— Боже избавь! У нас один командир полка было заленился. Кони и бойцы целый день оставались голодные. Так Семен Михайлович поучил его малым делом. Ужас как осерчал! Изругал его беспощадными словами и в бойцы разжаловал. Произвел, значит, его в лучшем виде. А так даже очень простой человек. Всегда по человечеству рассудит. И поговорит обо всем и спляшет с нами. Не гордый.
— Значит, настоящий командир. Справедливый. А это самое первое дело. Да… А я было-к в генералы его произвел.
— Да ну?!
— Ага! Стариков послушал. Они промеж собой толковали. А он, выходит, был драгунский унтер-офицер.
Петр Лукич замолчал и, укладываясь поудобнее, завозился на печке.
За окнами слышались негромкие голоса бодрствующих патрулей.
Федя прислушался и ясно различил густой низкий голос Харламова. Видимо, бойцы разговаривали, сидя на завалинке хаты. На улице прояснилось. Пробившись сквозь запыленные окна, на пол упал голубоватый отблеск луны. Петр Лукич, вздыхая и бормоча что-то, ворочался на печке.
— Не спится? — спросил Федя.
— Не спится… Слышь, Федя, я уж тебе скажу, — доверительно зашептал сверху старик. — Не могу молчать, и только. Видно, много я нагрешил. — Он присел, спустив ноги. — Понимаешь, какое дело… все шутов по ночам вижу.
— Шутов? Каких шутов? — удивился Федя.