Вихров предложил трубачу садиться.
— Приедет, значит, да… Давненько я его не видал, — вздохнув, сказал Гетман, присаживаясь на краешек стула и придерживая трубу меж колен.
Вихров насторожился. На его лице появилось живейшее любопытство.
— Родион Потапыч, а разве вы Брусилова знаете? Гетман поднял голову. Глаза его заблестели.
— А как же! — воскликнул он. — Да мы с Ликсей Ликсеичем сколько лет вместе служили. Попервам в турецкую кампанию в тридцатом Тверском драгунском полку. Он в эту пору был полковым адъютантом [24]. А потом в офицерской школе. Я при нем состоял в штаб-трубачах.
— Ну и какой он человек?
— Орел… Строг, но и добр. О солдате большую заботу имеет. Одним словом — отец. Бывало, на крещенье, шестого января, парад — императорский смотр. Мороз градусов на тридцать, а мы в одних мундирах. Холодно. Только что душа не замерзнет. Так он перед парадом почти всех солдат осмотрит, чтоб снизу был одет потеплее. Навыборку, конечно. Где же всех-то осмотреть. Он, как прошлый год приезжал, я в лагерях был. Так и не повстречались. А может, и не узнает?.. Ведь сколько время прошло…
Гетман замолчал, вынул из кармана чистую тряпочку и начал бережно протирать запотевшую трубу. Яркие блики электрического света заскользили по металлу, отражаясь на лице трубача, и тогда стал отчетливо виден белый шрам — знак турецкой пули, наполовину скрытый седыми усами.
— Видимо, Брусилов простой человек, — заметил Вихров.
— Да уж куда проще. Денщик у него был. Иван Чернов. Вовсе неграмотный. Так Ликсей Ликсеич сам его грамоте выучил.
Трубач прокашлялся, не спеша сложил тряпочку и убрал ее в карман.
— Родион Потапыч, расскажите что-нибудь о турецкой войне, — попросил Вихров. — Ведь вы под Шипкой воевали?
Гетман отрицательно покачал головой.
— Нет, мы с Ликсей Ликсеичем на Кавказском фронте сражались. Ведь наш полк в Тифлисе стоял. Вот мы, значит, Мухтар-пашу и гоняли. Крепость Каре брали.
— И большие были бои?
— Большие… Сам Ликсей Ликсеич под Карсом было пропал.
— Что, ранило?
— Нет, там вышла такая история… Разрешите закурить, товарищ дежурный?
— Курите, пожалуйста.
— Покорнейше благодарю.
Гетман вынул из кармана небольшую обкуренную трубочку и с тем чувством собственного достоинства, каким отличаются поседевшие на службе старые служаки, принялся не спеша набивать ее табаком.
— Так вот как было это дело, — начал он, закурив. — Мы аккурат наступали на Каре. Наш полк и еще другие. Эриванский отряд назывались. Да. Командовал отрядом генерал-лейтенант Гейман. Из кантонистов был. Сын полкового барабанщика. Очень, говорили, умный человек. Ликсей Ликсеич в ту пору был молодой, лет двадцать. Ну вот, послал его полковой командир посмотреть, можно ли по тому месту полку наступать. Он меня кликнул. Поехали. Сначала по ровному месту, а потом пошли овраги да балочки. И только это мы в балочку спустились, а турок ка-ак полыхнет по нас залпом. Ликсей Ликсеич вместе с конем на землю пал. Ну, думаю, убили злодеи нашего сокола. Подъезжаю. Нет, гляжу, — живой. Только коня под ним подвалили. «Пожалуйте, — говорю, — садитесь на моего, а уж я как-нибудь пеший до своих доберусь…» Хорошо. Уехал Ликсей Ликсеич. А я седло с убитого коня снял да потихоньку подался к своим. Только слышу — топот. Оглянулся — турки. Двое. Кричат, ятаганами машут. Ну, хотя они и отчаянный народ, да куда им двоим против русского солдата! Я саблю вынул, жду. И только они подскочили, я — раз! — и одного смаху ссадил. Другой все ж изловчился, по руке мне зацепил, но я и его вскорости спешил. А тут, глядь, еще четверо скачут. Вижу: вот она, погибель моя. Однако решил биться до последнего. Конечно, тут бы мне и конец, если б не Ликсей Ликсеич. Он аккурат на горку взъехал и турок увидел. Как кинется! Одного срубил, другого. Остальные бежать… Вот какой он орел, наш Ликсей Ликсеич. Да у нас и завсегда было так: сам погибай, а товарища выручай…