Над селом лежала светлая ночь. Небольшие белые хатки под соломенной крышей, кудрявые сады и уходившая в степь дорога купались в мягких волнах лунного света. В высоком небе с тихо мерцавшими звездами не было видно ни облачка, и лишь на востоке, откуда ползла тяжелая туча, поблескивала молния и доносилось глухое ворчанье грома.
В селе давно погасли огни. Лишь сквозь открытые окна большого дома близ церкви лился яркий свет, гремела музыка и слышался топот множества ног.
Афонька Кривой, назначенный с двумя пулеметчиками сторожить «батькин» штаб, сидел в тени густого кустарника и, склонив голову набок, прислушивался к доносившимся до него звукам.
— Лафа этому батьке, язви его в бок: почти каждый день свадьбу справляет! — со злостью сказал из темноты чей-то голос.
Афонька повернулся на голос. Лицо говорившего терялось во мраке, были видны только горевшие зеленоватым блеском глаза.
— На то он и батько, — заметил Афонька.
— А чем я хуже твоего батьки? — с досадой сказал тот же голос.
— Эва хватил! Не хвались волком, коли хвост собачий.
— Это у кого хвост собачий?
— У тебя.
— Ты гляди, паразит, как бы я тебе другой глаз не подбил.
— Подбил такой! — Афонька презрительно сплюнул.
— Ты не задавайся, гад кривой, а не то так стукну по башке, что сразу в ящик сыграешь.
— А ну, вдарь! — с надрывом в голосе сказал Афонька.
— И вдарю! — в тон ему ответил первый.
— А ну тебя, Петька в самом деле. Экая ты смола! — сказал другой голос. — Вы лучше скажите, братва, куда батько гуляй-цольскую девку девал?
— А у тебя, Хайло, зуб горит на нее? — спросил Петька.
— Нет. Я просто так интересуюсь.
— Пулеметчикам подарил.
— Та-ак… А эта, новенькая, хороша?
— Не знаю. Не видел.
— Я бачил ее, — важно сказал Афонька. — Во всем мире не сыщешь красивше. Глаза синие-синие, волос светлый, а коса — во! — показал он, трогая себя за каблук.
— Ишь, чертов батько! Какой девчонкой попользуется! — сказал махновец, которого звали Хайло. — Где же он такую достал?
— Городская. Гуро с хлопцами привез, — пояснил Афонька.
— Добровольно приехала?
— Пожалуй, такая добровольно приедет! — усмехнулся Афонька. — Я зашел в хату, как ее привезли. Гляжу, на лавке оидит, глаза вниз, брови нахмуренные, а лицо белое-белое.
— Молодая?
— На вид лет шешнадцать.
— Я с этаким делом несогласный — девок портить, — сказал Петька. — Ну, я понимаю, по доброй воле которая…
Они замолчали.
В наступившей тишине тихо стукнула дверь, открыв яркий просвет, на фоне которого возник черный силуэт большого, толстого человека с непомерно маленькой головой. Человек хлопнул дверью, сошел с крыльца и, сильно пошатываясь, направился к кустам.