Шагнув на древнюю щербатую лестницу, он начал спускаться вниз. Какой-то внутренний позыв подталкивал его: встать посереди арены, оглядеться, бросить взгляд в темнеющие небеса, потом найти ту скамью в нижних рядах, где сидели они с Мариной, держались за руки, целовались… Может быть, там, на камне, нагретом солнцем, он вновь почувствует вкус ее губ… Хотя бы на одно мгновение! Может быть, услышит ее голос…
Глеб спрыгнул на песок, поднял голову к небу – в вышине загорались первые звезды. Где сейчас Марина?.. Где, где?.. Он не был религиозен, но не мог допустить, не мог даже подумать о том, что ее просто не существует, что нет во Вселенной ни тела ее, ни души, ни пленительной улыбки. Лучше представить, что она где-то там, среди звезд, смотрит на него, тоскует, печалится, и божий рай ей не в радость… Несправедливо, подумал он, несправедливо! Почему мы так бессильны? Бессильны перед вечной тьмой, отбирающей у нас любимых, перед временем, что уродует красоту и лишает разума?
Маленький смерч взметнулся у его колен, осыпал ноги песком. Пустынная арена внезапно ожила – ветер кружил песчинки, тут и там возникали новые вихри, казавшиеся в наступающем сумраке смутными полупрозрачными фигурами. Их танец, поначалу хаотический, быстро превращался в словно бы регулярное движение; влекомые ветром, они струились по периметру арены, обегали ее, но каждый раз все ближе и ближе к центру. На первый взгляд этих странных образований из воздуха и песка было с десяток, но спустя минуту число их выросло – тридцать, сорок, пятьдесят призрачных демонов кружились вокруг Глеба, подступали к нему, смыкались воедино, и он уже не мог разглядеть ни скамей амфитеатра, ни лестниц, ни арок, ни вершин кипарисов, что росли поблизости.
Что за чудеса! – мелькнула мысль. Ветер едва заметный, а поднял песок со всей арены… Не просто поднял, а вылепил толпу песчаных кукол… Непонятное явление, какой-то локальный катаклизм! А что творится на дороге, у домов?.. Надо бы взглянуть!
Глеб попытался тронуться с места и вдруг ощутил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно бы некие путы сковали его, не позволяя двигаться, и он, изумленный и беспомощный, подумал, что песчаные призраки – нет, уже целые стены из песка! – сейчас обрушатся ему на голову, раздавят и погребут в чреве новосотворенного бархана. На мгновение паника охватила Глеба; он стоял как вкопанный, не в силах понять, что происходит, как сопротивляться наваждению – или, возможно, реальной угрозе. Но страх унижает, а он был человеком гордым и повидал немало воистину страшного – на столе, под светом бестеневых ламп, где возвращали жизнь, и в горах, где жизнь отнимали. Он глубоко вздохнул – дышать, вероятно, не возбранялось – и стиснул кулаки. Что бы ни происходило с ним, это не ужаснее вечного страха хирурга: смотреть, как умирает пациент, которого не удалось спасти.