Вспоминаю бурлившие толпы во Вроксхеме и Хорнинге, урчание моторных лодок, хриплые крики отдыхающих, замутненную воду и мусор в камышах. Помню низкий мост в Портер Хейгхеме, где половина деревни советовала, как лучше под ним пройти, и как пробирались под парусом через немыслимое скопление лодок выше Брэйдон Уотера к современной набережной городка, который когда-то был тихой рыбацкой деревней — Грэйт Ярмут — на морском берегу.
Но лучше всего мне запомнились наши походы за пределы тех мест озерного края, которые были открыты в двадцатом столетии, — таинственные частные озера, подобные Мэллингхэмскому, до которых не доносился гвалт граммофонов, болтовня бесшабашных модниц и бездельников в платьях от лондонских портных. Вспоминаю всю эту изолированную от внешнего мира прелесть Брогрэйвской равнины с ее блестящими под солнцем зарослями камыша и болотами, с ее словно не открытыми еще деревнями, любуясь которыми, теряешь чувство времени, и наконец, великолепие обнесенного каменной стеной Мэллингхэм Холла.
— В октябре здесь будет еще лучше, — заметила Дайана. — Толпы курортников возвращаются в Лондон и Бирмингем, прогулочные суда уходят на зиму в затон, и Бродленд снова приходит в свое первобытное состояние. Поперек речек ставят сети на угря, местные жители снимают с гвоздей висевшие на ремнях длинные ружья и отправляются стрелять диких уток, потом из Скандинавии прилетают и кулики, а там уж над Северным морем начинает дуть сильный ветер… О, если бы вы только видели эти заросли камыша! Золотые и красные, и цвета ржавчины… Все это так прекрасно, так нетронуто и чисто… а когда поднимается ветер, по пастбищу носятся возбужденные коровы… в сумерках с берега прилетают дикие гуси и устремляются в море угри…
— Остаюсь на октябрь!
В начала августа я купил двадцатидвухфутовую яхту. На ней была небольшая простая каюта, где можно было спать, готовить еду и есть, и остаток того волшебного лета мы поделили между отдыхом в Мэллингхэме и неторопливыми экскурсиями под парусом из конца в конец по озерам. Проявляя заботу о моей безопасности, Питерсон, с его замечательной верностью, однако при полном отсутствии романтического воображения, вознамерился следовать за нами на моторной лодке, чему я решительно воспротивился. Мы с Дайаной путешествовали вдвоем и вели такую простую жизнь, о которой я давно забыл, а мои люди коротали время, прозябая в Мэллингхэм Холле. Я знал — им там было невесело, но мне была настолько чужда их ностальгия по огням большого города, что они вряд ли были мною довольны. Мой слуга Доусон пытался развеять свою тоску, занявшись приведением в порядок моей одежды, Питерсон глотал один за другим все когда-либо напечатанные романы Эдгара Уоллеса, а О'Рейли, в чьи обязанности входило раз в день звонить по телефону из Нориджа на Милк-стрит и делать там необходимые покупки, развлекался тем, что перечитывал пьесы Ибсена. Несмотря на свою вполне ирландскую фамилию, О'Рейли был наполовину шведом, давно привязанным к нордической литературе.