«Почему он женился на ней? — думал я. — Почему она вышла за него? Почему они столько лет оставались вместе?»
— Я прав, — сказал он, откидываясь в кресле. — Я знаю, что я прав.
Я встал, раздосадованный и смущенный тем, что он перехватил у меня инициативу. Я открыл дверь, собираясь уйти, так и не получив ответа на вопрос, но не решаясь задать его вновь.
— Существуют два вида надругательства над детьми, сеньор доктор, — сказал я. — Вы сейчас говорили о сексуальном надругательстве. Вид наиболее шокирующий. Но другой вид тоже может отличаться чрезвычайной жестокостью.
— Что вы имеете в виду?
— Лишить человека любви.
Я вышел в коридор, закрыв за собой дверь, но тут же вновь приоткрыл ее.
— Забыл спросить вас, сеньор доктор. У вас есть другая машина, помимо «моргана»? Наверное, «моргай» вам скорее для забавы, а для деловых поездок должно быть что-то другое.
— «Мерседес».
— Это и была та машина, за рулем которой находилась ваша жена в воскресенье вечером?
— Да.
Я сидел в парке рядом с домом адвоката и ждал, когда выйдет служанка Мариана. В обед она вышла. Я последовал за ней. Это была низенькая плотная женщина, ростом метра полтора, не больше. Волосы у нее были густые, черные, вьющиеся. Внешность ее внушала мне доверие. На круто уходившей в гору мощенной булыжником улочке я нагнал ее.
— Не могли бы мы с вами поговорить несколько минут?
Желания говорить она не выразила.
— Давайте пройдемся, — сказал я, забегая вперед и оттесняя ее на узкий тенистый тротуар. — Вы, кажется, расстроены.
Она кивнула.
— Хорошим человеком была дона Оливейра?
— Да, несчастная женщина, но человек хороший.
— А Катарина?
— Я у доктора Оливейры девять лет проработала. И все это время была рядом с Катариной — каждое лето, каждый выходной, и так все девять лет, инспектор… и знаете, хорошим человеком она не была, но не по своей вине.
— И даже в шестилетнем возрасте не была?
— Я чувствую, когда люди страдают, инспектор. И даже богатые. Они ведь не очень-то отличаются от бедных. У меня вот муж пьет. Как напьется, его словно подменяют, и дети страдают. Но он-то, по крайней мере когда трезвый, детей своих любит.
— А доктор Оливейра не любит?
Она не ответила. Выговорить не могла.
— Дона Оливейра пыталась отдать этому ребенку всю себя, всю любовь, которая в ней была, но Катарине это было ни к чему — она ненавидела мать, а, знаете, странно… ради отца готова была в лепешку расшибиться.
— Вечером накануне гибели дона Оливейра пришла повидаться со мной.
Мариана быстро перекрестилась.
— Она сказала мне, что доктор Оливейра развратил дочь в сексуальном смысле.