— Это не имеет ни малейшего отношения к расследованию обстоятельств гибели моей дочери, инспектор. Тем более сейчас, когда вы этим делом больше не занимаетесь.
— Я считал, что мы просто беседуем.
Склонившись к столу, он пил кофе. Потом из шкатулки на столе вынул маленькую сигару. Предложил сигару и мне. Я отказался и закурил сигарету. Он постепенно успокоился.
— Мы остановились на том, что сказала моя жена вам в тот вечер, — произнес он.
— Она много чего сказала важного, ничего не объясняя. А я был очень усталый тогда. Она говорила, что ваш брак был неудачный, но почему — не сказала. Говорила, что вы человек властный и, так сказать, распространяете власть на сферу интимного, но как именно — тоже не объяснила. Она выдвинула против вас очень серьезное обвинение, но доказательств не представила. В общем, это не было…
— Беседой с человеком здравомыслящим, — закончил он за меня.
— Но что-то в ее словах, несомненно, было правдой. Так мне тогда показалось.
— Какое же серьезное обвинение против меня она выдвинула?
— Она сказала, что вы растлили Катарину.
— Вы ей верите?
— Она не представила доказательств.
— Но вы-то ей верите?
— Я расследую убийства, сеньор доктор. Люди лгут мне не от случая к случаю, они лгут постоянно. А я слушаю, сопоставляю. Снова слушаю. Изучаю свидетельства. Разыскиваю очевидцев. Если повезет, удается раскрыть дело. Но в одном я могу вас уверить, сеньор доктор: если кто-то мне что-то говорит, я не принимаю эти слова на веру автоматически. Если бы я поступал иначе, пришлось бы очистить все наши тюрьмы от воров и убийц, чтобы освободить места для невиновных.
— Что вы сказали ей на это?
Я внутренне вздрогнул. Я чувствовал себя виноватым и как бы ответственным.
— Я посоветовал ей проявить максимум выдержки… нанять адвоката и заручиться свидетельствами.
Он спокойно посасывал сигару — адвокат, нащупавший слабое звено в доказательствах обвинения.
— Совет здравый, — заметил он. — Вы сказали ей, что она обратилась не по адресу, что если…
— Сказал.
— Но почему же, по вашему мнению, она пришла именно к вам, инспектор?
Я молчал.
— Не думаете ли вы, что она пыталась повлиять на вас, чтобы, например, изменить ваше отношение ко мне?
И на это я не ответил. Адвокат, обойдя стол, приблизился ко мне.
— Возможно, она ссылалась на вольность поведения нашей дочери, на полное забвение ею всех норм морали и говорила, что это результат… Чего? Страшно даже подумать! Того, что человек, которому она безгранично доверяла, надругался над ее невинностью? Думаю, такое действительно можно назвать травмой, а вольность поведения — неврозом. Я прав? Таков был ход мыслей моей жены?