— Роже! — окликнула она возлюбленного, и голос ее прозвучал как бы издалека.
Он подошел к ней. Их уста слились в божественной радости, неисчерпаемой, бессмертной!
И тогда они поняли, что действительно представляют собою единое существо.
Каким-то посторонним веянием пронеслось время над этим экстазом, в котором впервые слились небо и земля.
Вдруг граф д’Атоль вздрогнул, словно пораженный неким роковым воспоминанием.
— Ах, теперь припоминаю, — проговорил он. — Что со мною? Ведь ты умерла?
В тот же миг мистическая лампада перед образом погасла. В щель между шторами стал пробиваться бледный утренний свет, свет нудного, серого, дождливого дня. Свечи померкли и погасли, от рдеющих фитилей поднялся едкий чад; огонь в камине скрылся под слоем теплого пепла; цветы увяли и засохли в несколько минут; маятник часов мало-помалу снова замер. Очевидность всех предметов внезапно рассеялась. Опал умер и уже не сверкал; капли крови на батисте, лежавшем возле него, тоже поблекли; а пылкое белое видение, тая в отчаянных объятиях графа, который всеми силами старался удержать его, растворилось в воздухе и исчезло. Роже уловил отчетливый слабый, далекий прощальный вздох. Граф встрепенулся; он только что заметил, что он один. Мечта его внезапно рассеялась, он одним-единственным словом порвал магическую нить своего лучезарного замысла. Теперь все вокруг было мертво.
— Все кончено, — прошептал он. — Я утратил ее! Она одна! По какому же пути мне следовать, чтобы обрести тебя? Укажи мне дорогу, которая приведет меня к тебе!
Вдруг, словно в ответ ему, на брачное ложе, на черный мех упал какой-то блестящий металлический предмет; луч отвратительного земного света осветил его… Покинутый наклонился, поднял его, и блаженная улыбка озарила его лицо: то был ключ от склепа.
Перевод Е.Гунста
Посвящается господину Леконту де Лилю
Прусский солдат и кофе варит исподтишка.
Сержант Офф
В тот день на Елисейских Полях был большой военный парад!
Со времени этого зрелища мы вытерпели двенадцать лет.
Летнее солнце вонзало свои длинные золотые стрелы в крыши и купола древней столицы. Несметное множество окон перебрасывалось ослепительными бликами; толпы народа, окутанные мглистым светом, запрудили улицы — всем хотелось посмотреть войска.
Возле решетки паперти собора Нотр-Дам на высоком деревянном складном стульчике сидел, скрестив ноги, обмотанные черными лохмотьями, столетний Нищий, старейшина парижской Бедноты; его скорбное лицо пепельного цвета, землисто-темная кожа, изборожденная морщинами, руки, сложенные под дощечкой, которая официально освящала его слепоту, словом, весь облик его являл теневую сторону празднества и разливавшегося вокруг торжественного «Тебе, бога, хвалим!».