— Как вы это определяете?
— По цвету, — охотно откликнулся маг. — В чистой дейри основной цвет — белый. У простых людей его сравнительно немного, а основной тон — серый, желтый или зеленоватый. У магов имеются алые оттенки, если есть приверженность к огненной стихии, синие и голубые — если к воздуху и воде, коричневые или почти черные — если есть сродство к земле. А бывают насыщенно золотые — как у Его Величества.
Я чуть сузила глаза.
— Сколько же белого вы видите у меня?
— Не очень много, — вдруг огорошил меня маг. — Но это лишь потому, что мешает носимый тобой артефакт — тот, что на груди: он поглощает любую энергию. Однако по косвенным признакам могу предположить, что белого в твоей дейри примерно половина.
— Это много или мало? — быстро спросила я, кинув выразительный взгляд на напрягшегося Аса.
— Много, — спокойно ответил мастер Драмт. — Насколько я знаю, у Его Высокопреосвященства ал-тара Георса дейри состоит из белого цвета на две трети. У священников второго круга — почти как у тебя. Третьего — чуть меньше половины, затем идут Карающие, у которых количество белого колеблется в среднем до трети ширины дейри, и далее — по убывающей. Церковь верит, что именно этот дар был некогда передан первому ал-тару самим Лучезарным. Ведь белый — это изначально цвет самого Аллара. Поэтому знак Церкви — всегда только чисто белый. И на флаге Валлиона (и, соответственно, гербе королевской династии тоже) преобладает именно он.
Я мигом припомнила флажки над палатками в лагере и кивнула. Да, верно: герб Валлиона — золотое солнце, встающее над одинокой горой, изображенной на ослепительно белом фоне. А над шатром воинствующего святоши всегда билось безупречно чистое белое знамя. Понятно теперь, почему. Да и плащи они свои белоснежные, похожие на плащи средневековых крестоносцев, тоже не зря носили. В общем, принцип ясен. Осталось лишь уточнить некоторые детали.
— А почему с таким даром чаще всего становятся Карающими? — снова спросила я.
— Чтобы легче было разбираться с Темными магами. И с Высшими демонами тоже. Каждого ребенка проверяют на наличие этого дара. Почти в каждый его приход в Церковь, потому что известно, что дар иногда открывается очень поздно. Признаться, я был сильно удивлен, увидев тебя с подобным даром, но при этом узнав, что ты не попал под пристальное внимание Церкви. Думаю, Горан, когда вернется, непременно доложит о тебе ал-тару.
Я нахмурилась: а вот этого бы не надо. И вообще, я больше к храмам ни ногой — не надо мне такого счастья. И не надо, чтобы меня изучали, как лабораторную крысу, в застенках какого-нибудь особо закрытого монастыря, подозрительно напоминающего Гестапо. Сейчас-то Горан вряд ли ко мне сунется — дел еще полно, Прорыв перед носом. Но когда его угроза перестанет маячить перед внимательными глазами Его Преосвященства (надо же, титул какой! прямо как у нас!), надо мной быстро попытаются взять плотное шефство. И в этой связи мне, наконец, совершенно ясен и многообещающий взгляд Горана при нашей последней встрече.