Поцелуй Теодора вверг ее в то же состояние счастливой полудремы, как и на берегу. Ей было жаль, когда он отстранился.
Но он не отстранился совсем. Рука его несмело проникла под одеяло, накрыла ее грудь и нежно сжала.
— Ты не возражаешь? — спросил он.
— Нет, не возражаю, — ответила Эмма. Мужские пальцы исследовали женскую грудь, через ткань ласкали мягкий сосок. Несколько секунд — и он гордо торчит, явственно проступая через плотную ткань. Теодор двумя пальцами принялся за сосок, то нежно потирая его, то едва касаясь. Иногда от его исследований тело женщины вздрагивало. Она стеснялась этого и старалась держать себя в руках.
— Можно тебя раздеть? — тихо спросил Теодор. Эмма удивилась, что он спрашивает ее об этом в такой момент. Все мужчины, которых она знала, не сомневаясь раздевали ее, стоило ей согласиться уединиться с ними.
— Да, можно, — в голосе ее Теодор услышал удивление.
Эмма приподнялась, чтобы помочь ему снять с нее ночную рубашку. Он не глядя бросил одеяние на пол. Впрочем, сама Эмма тоже нисколько не интересовалась судьбой своей рубашки. Ей хотелось, чтобы Теодор снова поцеловал ее, и она повернулась на бок, к нему лицом, и коснулась своими губами его рта. Теодор обнял ее, прижав к своему обнаженному телу, и ощущение горячего мужского тела, прижавшегося к ее, было не менее восхитительным, чем их поцелуй. Эмма застонала от невыразимо чувственного ощущения.
Язык Теодора коснулся ее губ, и она привычно раскрыла рот, впуская его. Вот эта деталь раньше очень не нравилась ей, но с Теодором все было иначе. Она подозревала, что даже полная близость с ним будет совсем другой.
Очень скоро нежность уступила место страсти. Одна часть Эммы наслаждалась всем, что происходило с ней, но другая — совершенно не одурманенная — отстраненно отмечала каждый этап. Вот нежный поцелуй… вот страстный. Вот Теодор закидывает ее ногу себе на бедро и, обхватывая сзади одной рукой, прижимает крепче к своему твердому естеству. Он готов, он хочет — радостно отмечает одна часть сознания, а другая начинает готовиться к неприятным ощущениям. Он трется об нее всем телом, и ласка пушистых волосков приятна нежной коже женской груди, — но ласка напряженной мужской плоти заставляет живот Эммы втягиваться от страха. Твердая мужская рука и многолетняя привычка не позволяют ей отодвинуться подальше. Эмме вдруг страшно захотелось, чтобы все это закончилось, сейчас же, немедленно. Ей не хотелось, чтобы Теодор уподобился другим мужчинам.
— Нет, — едва слышно выдохнула она, но Теодор услышал, и тотчас же отодвинулся и замер. «Дура,» — мысленно ругнулась Эмма.