С Мадисом Картулем мы хлебнем горя. Карл-Ээро уверен в этом, абсолютно уверен. И если он теперь Картуля контролирует и в случае надобности тормозит, то дело здесь не в личном отношении, не в том, что они заклятые враги. Эти вещи не надо смешивать. Я ведь не завистлив. Ничуть! Да и можно ли завидовать подобному мужлану, человеку, который с треском провалится? Так продолжал свой самоанализ Карл-Ээро, а вода приятно приподнимала его со дна ванны и покачивала. Все, что мне предстоит совершить, будет совершено во имя киноискусства!
А с Рейном надо наладить хорошие отношения. Карл-Ээро испытывал к Рейну настоящую симпатию. Говорят, он прекрасно закончил институт, умеет хорошо одеваться, наверное, кроме русского языка знает какой-нибудь иностранный и, возможно, даже играет в теннис. С ним следует завести дружбу, потому что, опираясь на дипломированную молодежь, мы сумеем разрядить обстановку «бег на месте». Юность мира, подумал он даже с некоторым умилением. Парни, которые преодолевают нашу национальную замкнутость, недоверие ко всему непривычному, парни, у которых кроме таланта должна быть дипломатическая жилка, потому что на поприще кинематографии без нее не обойтись; бумагу, холст, краски каждый в состоянии сам купить, а смету на полмиллиона государство доверит не всякому.
Карл-Ээро вылез из ванны, растерся жестким индийским полотенцем, немного покряхтел от удовольствия. Его внимание привлек маленький клочок мочалки, кружившийся возле сливного отверстия. Вода стремилась увлечь его в дыру, но клочок оказался с норовом и сопротивлялся всеми своими рожками и ножками; наконец он выдохся и затрепетал, покорившись силе. Карл-Ээро выжидал, когда мочалку наконец унесет. И ее унесло. Чистые воды сметают препятствия с дороги!.. Гм, не очень-то удачное сравнение, поскольку воды были не такие уж чистые.
Насвистывая, Карл-Ээро вернулся в комнату, чтобы намолоть себе кофе. Он еще в Таллине смешал разные сорта по своему собственному рецепту.
В дверную щелку он еще раз взглянул на Майму, она продолжала спать с необычайно счастливым видом.
Город остался позади. Машина подпрыгивала на выбоинах изувеченной самосвалами дороги. Справа и слева тянулись унылые складские здания, груды строительного мусора, терриконы щебня и кучи ржавой арматуры.
Пекка включил дальний свет. Прыгающие лучи выхватили из темноты будку сторожа, обитую листовым железом. Окошечко было до половины заколочено досками от ящиков, на рваной этикетке журавль держал в клюве апельсин — Oranges du Maroc. Несчастным, взывающим о помощи выглядел этот журавль здесь, на фоне далекого от апельсинов промышленного пейзажа.