Они продолжали кувыркаться. Вдруг, словно с неба, на дорогу спустился шлагбаум, красный фонарь подмигнул воспаленным глазом, из-за штабелей выполз маленький черный жучок — паровоз, тянувший за собой нескончаемую вереницу грязно-желтых цистерн с серной кислотой. Как раз на переезде сила поезда, по-видимому, истощилась, паровоз выпустил из-под брюха пышное облако пара, судорожно дернулся и остановился. В его окне на миг блеснуло потное, измазанное сажей лицо машиниста. Пронзительно взвизгнул гудок, и, извергнув новое облако пара, поезд начал рывками двигаться назад. Казалось, что кто-то тянет его за хвост.
Унылый пейзаж, пейзаж двадцатого века, подумал Мати, и ему захотелось поскорей вернуться обратно на природу. Когда шлагбаум поднялся, на высоких металлических столбах зажглись лампы дневного света, дорога стала еще безотраднее. Бесконечно длинной и печальной казалась эта дорога, которую светло-голубой пунктир фонарей обозначил до горизонта. Воистину дорога на Голгофу.
А для медведя она и была ею. Что может чувствовать этот косматый зверь, сидя в клетке, установленной в кузове? Конечно, он не знает, что ему нет пути назад, — в фильме Мадиса его ждет смерть.
Неожиданно, словно выскочив из асфальта, появился голосующий, фонари прочертили за ним длиннющую тень. Оказалось, что это старуха. В одной руке она держала завязанный в белую материю узелок, вторая одеревенело торчала вверх. В этой руке была мольба, а может быть, и проклятие. На плечах у старухи болтался большой серый платок. Пекка уже хотел прибавить газу, чтобы проскочить мимо, но Мати сказал: «Я пересяду к медведю». Машина остановилась. Мати, захватив транзистор, полез в кузов.
Там стоял острый, немного сладковатый запах зверя. Медведь отпрянул в задний угол клетки, глаза его блестели, как капельки ртути.
Мати уселся поудобнее и повернул ручку транзистора.
Там, где рожь на равнине колышется,
Там, где ельник высокий шумит… —
начал старомодный тенор, точно на смех.
В самом деле, где-то раскинулись ржаные поля и шумит ельник, а тебя везут совсем в другое место. Такова твоя жизнь, браток. Невозможно понять, чего от тебя хотят. Раньше тебя держали в глубоком рву, и маленькие человечки с белыми ленточками в косичках бросали тебе вниз конфеты. Они были наверху, они смеялись, они могли прийти и уйти, когда хотели и куда хотели. Иногда тебе бросали странные тягучие конфетки, которые прилипали к зубам. Тогда ты скреб лапой пенный рот, а наверху смеялись над тобой. Звонко-звонко, и это даже причиняло боль. А теперь тебя везут в еще более странное место, где ты умрешь. Такова твоя судьба. Такова твоя жизнь. И ты никогда не узнаешь, какой во всем этом смысл.